Микки Спиллейн - Я сам вершу свой суд

Она сердечно и в то же время сдержанно приветствовала меня. Простое вечернее платье подчеркивало ее прекрасные формы. Как и Мэри, она была спортивного типа. Правда, прическа у нее была другая. Волосы по моде подняты вверх и собраны на макушке. Мне такая прическа не нравилась. Мне всегда кажется, что у женщины с поднятыми вверх волосами, есть одно желание: взять совок или ведро и начать уборку кухни или натирку полов. Но все остальное в Эстер заставило меня забыть об отсутствии вкуса в прическе.

Я сел на тот же самый диван, на котором сидел, беседуя с ее сестрой. Эстер налила два виски с содовой и пошла за льдом. Вернувшись, она села рядом со мной и с иронией в голосе спросила:

— Ну, чего вы ждете от меня, мистер Хаммер?

— Называйте меня Майк, — вежливо произнес я. — Я не привык к формализму.

— Хорошо, Майк.

— Как вы познакомились с Джеком Вильямсом? — начал я. — И какого рода было ваше знакомство?

— Поверхностное. Дружба, если можно так выразиться, возникшая в результате частых встреч, но ничего чересчур близкого.

— А Джордж Калек? Насколько вы знаете его?

— Немного. Он мне не нравится.

— Ваша сестра относится к нему так же. Он ухаживал за вами?

— Вы шутите? В тот вечер он был в плохом настроении и с трудом держал себя вежливо. Не думаю, что его можно отнести к джентльменам. В нем есть нечто отталкивающее.

— Ничего удивительного. Он был бутлегером и настоящая его деятельность также разнообразна и большей частью нелегальна.

Она положила ногу на ногу в тот момент, когда я понял, что спрашивать ее мне больше не о чем. Когда, в конце концов, женщины будут прикрывать свои ноги, чтобы не мешать мужчинам думать о важных делах.

Эстер увидела, что мой взгляд прошелся по ее ногам, углубился под юбку, и поспешно, но напрасно попыталась натянуть юбку на колени.

— Продолжайте, — сказала она.

— Простите за нескромный вопрос. На что вы живете? Ответ я уже знал, но просто мне не о чем было больше спрашивать.

Глаза Эстер блеснули неприязненно.

— У нас имеется достаточное количество доходных акций, доставшихся нам в наследство от нашего отца. Он был владельцем крупных ткацких фабрик. А в чем дело? Вы ищете богатую невесту?

— Нет, Иначе вы чаще бы меня видели. У вас есть и недвижимость, я полагаю?

— Тридцать гектаров земли, дом в двадцать две комнаты, при доме бассейн, несколько теннисных кортов и дюжина поклонников, всегда готовых сказать мне, какая я хорошая...

Я удивленно присвистнул.

— И это называется скромной резиденцией?! Эстер засмеялась. От ее откровенного и здорового смеха заколыхались плечи, бюст ее следовал движениям плеч и, казалось, груди вот-вот прорвут тонкую ткань. Груди были полные, плотные и такие же живые, как и она сама.

— Вы не хотели бы навестить меня там, Майк?

— Конечно, — согласился я, не раздумывая. — Когда?

— В следующую субботу мы организуем ночной теннисный матч при свете прожекторов. Приглашена Мирна Дэвлин. Бедняжка, ее так потрясла гибель Джека.

— Еще кто-то, кого я знаю?

— Шарлотта Маннинг, вы с ней, конечно, встречались?

— Разумеется, — подтвердил я.

Она поняла, что означает мой тон и угрожающе подняла указательный палец.

— Выбросьте эти мысли из головы, Майк. Я попытался улыбнуться.

— А как же мне развлекаться в этой пустыне из двадцати двух комнат, если я выброшу из головы эти мысли? С ее лица исчезла улыбка.

— Как вы думаете, почему я вас пригласила? — спросила она. Я поставил стакан на стол, поднялся и сел рядом с ней.

— Не знаю. А в самом деле, почему? Она обняла меня за шею.

— Угадайте, — шепнула она.

Наши губы соединились. Я лег на нее, лаская ее своим телом. Она терлась лицом о мои щеки и я ощущал на шее ее прерывистое дыхание. Каждый раз, когда мои руки касались ее груди и плеч, она вздрагивала. Ей удалось высвободить одну руку, и я услышал, как расстегиваются кнопки на ее платье. Приникнув губами к ее груди, я чувствовал, как ее вздрагивания превратились в конвульсивную дрожь. Она укусила меня. Я обнял ее еще крепче, и она застонала от боли и экстаза.

Я нащупал выключатель и комната погрузилась в темноту. Во всем мире больше никого и ничего не существовало — только она и я. Никаких звуков, ни единого слова. Говорить нам было не о чем. Только слышался шорох подушек да царапанье ногтей о жесткую ткань дивана, звяканье пряжки пояса да звук упавшей на пол туфли. Только прерывистое дыхание, а потом тишина.

Через какое-то весьма неопределенное время я включил свет и осмотрел ее с ног до головы.