Дэшил Хэммет - Суета вокруг короля

Эйнарссон засмеялся и позвал в комнату двух солдат. Они взяли крестьянина за руки и увели прочь. Кто-то закрыл дверь. Все сели. Эйнарссон заговорил снова. Никто его не прерывал. Банкир с седыми висками тоже выступил с речью. Брат министра поднялся и произнес полдесятка учтивых слов, близоруко вглядываясь в Эйнарссона и держа в руках половинки сломанного пенсне. Эйнарссон что-то сказал, а затем поднялся и заговорил Грантхем. Все слушали его очень почтительно.

Потом слово снова взял Эйнарссон. Все взволнованно заговорили. Говорили все вместе. Так продолжалось довольно долго. Грантхем объяснил мне, что восстание начнется в четверг рано утром, — а было уже утро среды, — и вот они в последний раз обсуждают подробности. Я засомневался, услышит ли кто-нибудь о подробностях в этом реве. Так продолжалось до половины четвертого. Последние два часа я проспал в кресле в уголке.

После собрания мы с Грантхемом возвратились в отель. Он сказал мне, что завтра в четыре утра мы собираемся на площади. В шесть уже рассветает, и к тому времени административные здания, президент и большинство членов правительства и депутатов, которые еще состоят в оппозиции, будут в наших руках. Заседание парламента пройдет под надзором Эйнарссона, и все обойдется без осложнений, вполне буднично.

Я должен был сопровождать Грантхема в качестве телохранителя, а это, по-моему, означало, что нас будут стараться держать как можно дальше от событий. Меня это устраивало.

Я проводил Грантхема на шестой этаж, возвратился в свой номер, умылся холодной водой и снова вышел из отеля. Поймать в этот час такси нечего было и думать, поэтому я отправился к Ромен Франкл пешком. По пути со мной произошло небольшое приключение.

Ветер дул прямо в лицо, и я, чтобы прикурить сигарету, остановился и развернулся к нему спиной. И вдруг заметил, как к стене дома скользнула тень. Значит, за мной следили, и следили не очень умело. Я прикурил сигарету и отправился дальше. Дойдя до довольно темного участка улицы, я быстро свернул в подъезд.

Из-за угла выскользнул запыхавшийся человек. С первого раза я не попал — удар пришелся ему в щеку. Зато второй удар пришелся куда надо — по затылку. Я оставил шпиона отдыхать в подъезде, а сам отправился к дому Ромен Франкл.

Мне открыла служанка Мария в широком шерстяном купальном халате. Она провела меня в комнату белых и серых тонов, где секретарша министра, все еще в розовом платье, сидела на кушетке, обложившись подушками. По пепельнице, полной окурков, было ясно, как девушка провела эту ночь.

— Ну? — спросила она, когда я чуть подтолкнул ее, чтобы освободить на кушетке место для себя.

— Мы поднимаем восстание в четверг, в четыре утра.

— Я знала, что вы это сделаете, — сказала она, беря меня за руку.

— Все вышло само собой, хотя были такие минуты, когда я мог положить конец этому делу — просто стукнуть полковника по затылку и позволить остальным рвать его на части. Да, кстати, кто-то нанял шпиона, и он следил за мной, когда я шел сюда.

— Как он выглядел?

— Приземистый, плотный, лет сорока, — в общем, похож на меня.

— Но у него же ничего не вышло?

— Я положил его плашмя и оставил отдыхать. Она засмеялась и потянула меня за ухо.

— То был Гопчек — лучший наш детектив. Он разозлится!

— Ну так не приставляй их больше ко мне. А тому детективу передай: мне жаль, что пришлось ударить его дважды. Но он сам виноват — не надо было дергать головой.

Она засмеялась, потом насупилась, и наконец ее лицо приняло выражение, в котором веселости и взволнованности было поровну.

— Расскажи мне о собрании, — велела она.

Я рассказал, что знал. А когда замолчал, она притянула меня за голову, поцеловала и прошептала:

— Ты веришь мне, правда же, милый?

— Конечно. Точно так же, как и ты мне.

— Нас ждет большее, — промолвила она, отодвигаясь от меня.

Вошла Мария с едой на подносе. Мы подвинули к кушетке столик и начали есть.

— Я не очень тебя понимаю, — произнесла Ромен, откусывая кусочек спаржи. — Если ты не доверяешь мне, тогда зачем обо всем этом рассказывал? Насколько мне известно, ты не очень врал. Почему ты сказал правду, если не веришь мне?

— Все это моя впечатлительная натура, — объяснил я. — Я так поддался очарованию твоей красоты, что не могу отказать тебе ни в чем.

— Довольно! — воскликнула она, сразу став серьезной. — Эту красоту и очарование в большинстве стран мира я превращала в капитал. Никогда больше не говори мне об этом. Это причиняет боль, ибо... ибо... — Девушка отодвинула свою тарелку, потянулась было за сигаретой, но задержала руку и бросила на меня тяжелый взгляд. — Ибо я люблю тебя, — наконец выговорила она.