Кирилл Павлов - Импортный свидетель [Сборник]

Глаза Медведева снова заблестели синими искорками. И теперь уже я, довольный своей остротой, продолжил:

— Там говорится, что каждый предмет имеет свое лицо и по нему можно установить не только сущность владельца, но и основные вехи его жизни.

— И что же это ты установил по такому вот ножу?

— Очень многое. И что главное — это соответствует тому, что я знаю о Степанюке. Вот видишь — нож, рукоятка его состоит из колец. Колец много. Каждое кольцо — это год, который Степанюк пробыл в заключении. Вот эти черные кольца означают составы преступлений, это, красненькое, говорит о том, что первый свой срок он отбыл не до конца, ему поверили, отпустили раньше.

— Разреши-ка, — Медведев взял нож. — А синее кольцо?

— А это — детство, оно у него, судя по синему цвету, было безрадостным.

— Так-так. — Медведев на секунду задумался. — Значит, в отрочестве кража, снова кража, наверное, ударный труд в колонии — отпустили раньше, потом… А это что такое?

— А по этой статье он проходил как соучастник.

— Да уж, подарочек, ничего себе, — протянул Медведев.

— Слушай, а чего такая спешка?

— Да нам заявление поступило, что он боевое оружие дома держит, огнестрельное. Проверили. Сам знаешь, он недавно отбыл срок, мало ли что…

— Ты уже говорил. Стреляет?

— Сломан боек, но эксперт сказал, что сломан только что. Пачку денег вот у него нашли да эти бумаги.

Я придвинул бумаги, принесенные Медведевым, стал их рассматривать.

— Где это ты, интересно знать для начала, эксперта так быстро нашел? Ну ладно, подожди, посмотрю.

Это были листы «черной бухгалтерии», такие же, какие мы нашли на квартире Пинчуковой. Пачку денег Медведев соответствующим образом оформил и тоже отдал мне.

— Деньги лежали с бумагами? — спросил я.

— Да. Были перевязаны одной веревкой.

— Фотографировали?

— Нет.

Я выругал Медведева, потому что это несколько осложняло дело. Ведь если Степанюк подойдет к сложившейся ситуации с умом, он может потом говорить, что это деньги его, скажем, заработанные в колонии, или же он получил их у родственников, или на хранение, и часть из них за то, что временно держал у себя эти бухгалтерские записи…

Медведевский бас прервал мои размышления:

— Боишься, что Степанюк от пакета и денег откажется? Не такие мы простачки. Мы это дело оформили документально. Вот подписи понятых и Степанюка.

И Медведев в третий раз открыл кейс.

— А между прочим, дорогой гражданин прокурор, — Медведев уже выпрямился во весь свой рост, едва не зацепив абажур под потолком, — мне, поднадзорному тебе милиционеришке, послезавтра тридцать пять. Развяжешь все дела — и ко мне, поздравлять. Бери свою Михайловну — моя Михайловна по ней соскучилась. Ну, добро…

И он, специально для эффекта задев притолоку, удалился.

Через полминуты раздался телефонный звонок и вслед за ним его бас в трубке:

— Так не забудь, послезавтра ждем.

Я выглянул в окно. Медведев сидел в машине, держал телефонную трубку, а увидев меня в окне, захохотал, перекрыв шум мотора. Машина отъехала. Тополь, будто прощаясь, быстро закивал ветками.

Я снова принялся за магазинное дело и тут же вспомнил, что надо было поторопить телефонный узел с включением телефона Ямочкину. Только я собрался по; звонить, как телефон сам зазвонил. Из райисполкома. Я молча слушал содержание анонимного письма на меня, адресованного в исполком и в копиях в районной отдел внутренних дел и «Литературную газету» (?!). Вот что я услышал:

— Ученица техникума Лариса Леонтьева, хорошая девочка, а идет и рыдает на улице, потому что прокурор ее ссильничал, а то, говорит, засажу на всю жизнь.

Общественность просит, чтобы прокурор получил по заслугам и сам сел надолго.

Нелепая анонимка, но все равно было гадко и противно.

Когда я был студентом, мы изучали судебную бухгалтерию. Предмет казался тогда скучнейшим и ненужным. Тем не менее надо было сдавать по этому предмету экзамен. Не знаю, как поступили бы другие, но я поднатужился, за несколько дней вызубрил все «дебеты», «кредиты» и «балансы» и кое-как сдал. Чтобы наверняка сдать экзамен, каюсь, все-таки написал шпаргалку. Профессор заметил, но выгонять не стал. Сказал только, что шпаргалка обойдется мне в пару лишних вопросов. Выхода не было, и я бессовестно заявил: «Когда речь идет о судьбе людей, я не могу полагаться на свою память».

Профессор очень смеялся. Может быть, над этой нахальной остротой, а может быть, вспомнил и свою молодость, но домой я шел все-таки с долгожданной «троечкой». И вот теперь мне совершенно ясно: предмет этот я не знаю. В голову не могло тогда прийти, что именно этому предмету я буду когда-нибудь обязан раскрытием преступления. И хочется теперь сказать: «Мне стыдно перед вами, профессор, но я обещаю, что непременно разберусь во всем, и вам не придется за меня краснеть».