Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

— Что же ты молчал? — возмутился Кондауров. — Где он сейчас?

— Воркует с нашими ребятами.

— Дай мне его на часик.

— Вечером — пожалуйста!

Кондауров отодвинул на край стола толстые папки, взятые у подполковника, пригласил своего помощника.

Белобрысый лейтенант, как всегда, безмолвно застыл у двери.

— Значит, так, — глядя на его ботинки, произнес Кондауров. — Первое. Мне нужны адреса квартир и дач Хозяина, Зуба и Пана. Расспроси всех, кто имел с ними дело. Второе. — Он хлопнул ладонью по сложенным папкам. — Узнаешь адреса — едем в ресторан «Три толстяка».

— А как же Гипнотизер? — робко осведомился лейтенант.

— Все дороги ведут в Рим! Туда придет и наш Гипнотизер, — многозначительно подмигнул Кондауров. У него было хорошее настроение.

Работники ресторана подавленно молчали. Говорил за всех сухощавый интеллигентный метрдотель:

— Мы ничего не знаем. Нас с утра отправили на кухню и не выпускали до трех часов ночи, когда гости разъехались. Приходили какие-то люди, забирали то, что мы готовили, и уносили в залы. Только швейцара в вестибюле оставили.

Швейцар, бородатый, надменный, в торжественной синей форме с красными лампасами, типичный адмирал в отставке, отвечал по-флотски сдержанно:

— Семидесятилетие Хозяина праздновали. Гостей? Двести, не меньше было. Как же, и Пана, и Зуба, и Стинга знаю, хорошие щедрые люди. Маленький, с отвислыми ушами? Вроде Стинг какую-то крохотулю в темном костюме встречал. Но я не запомнил его. Владелец ресторана пропал куда-то. Говорят, новый будет. Около трех последнего проводил.

И тут он как бы замер, вслушиваясь в себя.

— Сердце? — участливо спросил Кондауров.

— Нет, здоров я, — ответил швейцар, все еще поглощенный своей внутренней заботой, — Старею, похоже. Вспоминаю, вспоминаю, а вспомнить не могу.

— Что именно? — поспешил Кондауров.

— Да вот не помню, чтоб Хозяин выходил. И Пан тоже. Слышал от гостей, что они удалились в «китайский» зал. А куда потом делись…

— Черным ходом вышли, — предположил Кондауров и затаил дыхание.

— Черный ход только в кухне. Но там наших держали.

Ткнув кулаком лейтенанта, Кондауров сказал-выдохнул:

— В «китайский»!

Зашагал крупно, торопливо, а по собственному ощущению не зашагал — пулей полетел в «китайский» зал.

Они разделились: лейтенант с левой, а Кондауров с правой стороны начали осматривать, ощупывать каждый выступ, каждую щербинку. Минут через двадцать гулко прилетело из угла:

— Достаньте спички, а лучше свечку.

Лейтенант сбегал в кухню, принес толстую оплывшую свечу.

Будто совершая таинственное священнодействие, огромный Кондауров стал медленно-медленно двигаться вдоль стены, то поднимая вверх, то опуская до плинтуса слабый трепетный огонек. У противоположной от входа стены опустился на колени и в полупоклоне начал передвигать свечу по паркетному полу замысловатыми кругами.

— Принесите нож. Побольше…

Острый широкий тесак углубился в едва заметную щель между планками, чуть наклонился и легко, как крышку погреба, поднял квадратный — примерно метр на метр — вырез паркета. Легкий огонек мгновенно сдуло со свечи.

— За мной! — сказал Кондауров, ступив на металлическую лестницу.

Они осторожно шли в темноте, ощупывая ногами деревянный настил, пока не натолкнулись на вторую лестницу.

Тяжелый чугунный круг со скрежетом сдвинулся под напором плеча Кондаурова. Яркий свет ослепил на мгновение. До лейтенанта донеслось сверху:

— Вот где они вышли. Интересно! Ну, лейтенант, теперь мы можем очень содержательно побеседовать с нашей обезьяной.

Но беседа со Стингом сложилась не такой уж содержательной, как планировал Кондауров. Стинг вошел недовольный, хмурый. Сел. Ноздри его гневно двигались.

— Я Афган прошел… Вы пожалеете…

— Возможно, — легко согласился Кондауров, — Но пока вы здесь, я должен выяснить, как деньги коммерческого банка оказались в вашем чемодане.

— Я уже говорил.

— Придется повторить.

— Не буду.

— Ваше право. Но учтите, о смерти Хозяина и Зуба я кое-что знаю. Теперь у вас сто тысяч долларов и виза в Швейцарию. Согласитесь, есть о чем поразмыслить.

Стинг стиснул кулаки, задышал напряженно. Безучастный тон сильных и властных всегда сковывал провинившегося Стинга парализующим испугом. Лучше б они кричали, матерились, приказывали. Он еще в армии уяснил, что напускное равнодушие командира скрывает угрозу, которая непременно разразится большими неприятностями. Поэтому по-звериному пристально следил за склонившимся над столом Кондауровым. Много ли знает мент? Что задумал? Отчего молчит?