Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

— Корней, ну хоть краем я виноват, что Хан ментом оказался? А не ошибаетесь вы? — Сынок взглянул на швейцара, затем на Дашу.

— Точно, как в банке вседержавном, — Петр рассмеялся.

— Чего же ты смеешься?

— А мы еще наплачемся. Сынок… Сейчас запасец веселья создать надобно.

Сынок взглянул на него и увидел, что смешки и прибаутки — видимость одна, из-под нависающих бровей смерть глядит.

— А ты Ленечку с Потылихи знал? — спросила неожиданно Даша.

— К чему вопрос, не пойму?

— А ты отвечай. Сынок! — повысил голос швейцар. — Не брезгуй!

— Ленечку? — переспросил Сынок, внутри захолонуло неприятно, понял: смешки кончились, проверяют. — Да вроде там два парня с таким именем есть: один, слыхал, щипач, транспортник. В личность не знаю его. А второй, слыхал, по мокрому прошел, в бегах сейчас…

— Ты много слыхал, Сынок, — Даша улыбнулась ласково. — Кто такой Толик Крепыш?

— Из Эрмитажа? Знаю, Крепышом в шутку назван, тонкий — аж тень не отбрасывает.

— Ему верить можно? — спросил швейцар.

— Нормальный человек, по куклам специалист, — ответил Сынок.

— Нормальный, — повторила Даша, — на уголовку работает. Может, и ты. Сынок, нормальный?

— Ты, девонька, не заговаривайся, — зашептал Сынок с придыханием. — Ты здесь за Корней прячешься, только шарик-то — круглый, говорят, вертится. Может, встретимся где в другом месте.

— Не знаю. Сынок, — швейцар взял стакан с чаем, отпил культурно. — Возможно, он и без тебя крутиться будет. Или остановится, как думаешь?

— Я против тебя никто. Решай, Корней. Только я так понимаю: вы эту малину спалили, виновного ищете, — Сынок облизнул пересохшие губы. — Я к вам Хана не приводил, он меня вел.

В дверь стукнули, в номер вошел Леха-маленький. Сразу тесно стало, а Сынку вдобавок и душно. Он уже прикидывал, что на худой конец сумеет от девки и Корнея вырваться.

— Звал, Корней? — спросил Леха, неловко кланяясь.

— Сядь, не засти, — швейцар даже не взглянул. — Давай рассудим. Сынок. Я тебя решать не буду, прав у меня таких нет. Но гляди, что получается. Звонит мне, — он кивнул на Леху-маленького, — и говорит, мол, тебя человек спрашивает, привет от моего брательника шлет. В цвет попадает, однако приглашать не спешу, интересуюсь, что за человек? Леха, скажи.

— Точно, — ответил тот. — Я говорю: человека не знаю, на приезжего смахивает, а с ним Сынок, личность фартовая.

— Ясно, Сынок? Разве я когда-нибудь незнакомого человека в дом пустил? Я тебе верил, тебе дверь открыл. Ты кого в дом привел. Сынок?

— Так что же теперь?

— Ничего, — ответила Даша, — ты милиционера привел, ты его и выведи, только так, чтобы адресочек наш он забыл.

— Верно, Паненка, — согласился швейцар. — Ну а ты. Сынок, как полагаешь, по справедливости мы с тобой?

Даша оставила поднос с ужином и, не взглянув на молодых людей, не пожелав им, как обычно, спокойной ночи, быстро вышла из номера. Утренний разговор с Сынком она и вспоминать не хотела. «Уголовник — человек, которого жизнь в угол загнала». Так что же она делает? Спокойненько человека на убийство толкает. Одного из них убьют, другой в самом темном и тесном углу жизни окажется. Из этого угла ему уже никогда не выбраться. Корней парня заставит работать на себя, использует до конца, а потом… Либо людям на него шепнет, либо уголовке отдаст. Даша не слышала окончания беседы Корнея со стариком, но поняла: сговорились. Да они за свой кусок кого угодно утопят, не впервой им, видно, чужими жизнями распоряжаться. Казалось Даше, что она, глядя на главарей уголовного мира, сама до всего додумалась. И невдомек ей, как меняется она последние два месяца: и смотрит, и думает, даже говорит по-другому. А последнее совсем ни к чему: опасно. Раньше Даша среди своих часто употребляла воровской и арестантский жаргон, общаясь с посторонними, говорила чисто, но подслащала речь жеманными словечками типа «чувствительная», «кошмарная», «ужасная».

Однажды, гуляя с Костей по тихим переулкам, Даша сказала:

— Я девочка до крайности чувствительная. Костя втянул голову в плечи, будто его по шее ударили, стрельнул взглядом, но промолчал. Она это заметила, решила, что так и засыпаться недолго, стала за своей речью следить. Не сразу у нее получилось, но жаргон Даша употреблять перестала, а «чувствительно-кошмарный ужас» свела до минимума. Что она стала говорить чище. Костя отметил, плохо только, что Корней тоже мимо не прошел.

— Ты, Паненка, прямо курсисткой стала. Молодец.