Николай Леонов - Трактир на Пятницкой. Агония

— Было, я и определил, — пискнул старик.

— Было, — рыгнул Леха. — Схоронили.

— Значит, Корнея они в горячей крови утопят и под вышку подведут, а вас — метелкой, как окурки с пола. Невиновные вы… Ну, кто за кражоночку, другой за скупочку получит мелочишку на бедность, иные же, неразумные, встанут на светлый путь.

— Брось, Корней, — перебил неожиданно лобастый мужик средних лет, одетый чисто, по-городскому. — Ты голова, не скажу, но людишек забижать ни к чему.

— Извини, Емельян, — Корней согласно кивнул, — с сердца я, бывает. Как мальчишечка: в него плюнули, а он в ответ шибче. Бывайте, люди. Удачи, — он поклонился на стороны и шагнул к двери.

— Стой, Корней, сход не отпускает тебя, — Емельян, подбадриваемый репликами присутствующих, поднялся. — Люди выбрали, уважай нас.

Корней стоял в своем строгом английском костюме, с офицерской выправкой, мял в руках белоснежный носовой платок и поглядывал из-под тяжелых век грустно и осуждающе. Далеко не бесталанный он был человек, безусловно.

Только вздернутые на нервы водкой и кровью люди притихли, смотрели на Корнея с надеждой, словно дети малые на отца, который собрался бросить их. Паузу он выдержал до предела, когда струна напряжения готова была лопнуть. Сказал:

— Подойди, Емельян.

Того поднесли Корнею чуть ли не на руках и отхлынули, оставили одних.

— Я тебя уважаю, и ты меня пойми, — тихо сказал Корней. — Здесь, считай, сорок душ, каждый меня в личность запомнил. Уголовка на хвост наступит им — хоть одна сука найдется?

Емельян переступил с ноги на ногу, кивнул и согласился:

— Непременно отыщется.

— И этот, — Корней чуть заметно повел бровью в сторону Воронцова, — теперь по моему следу бросится, всю свору спустит. Они своих не прощают, сам знаешь.

Емельян посмотрел на воров, на милиционера и девчонку, стиснутых охраной, вновь перевел взгляд на застолье. «Один? — подумал он. — Святая простота ты. Корней. Да за твою душу свой грошовый срок поменять тут с десяток отыщется».

— Я не так глуп, как ты, Емельян, — Корней выдержал паузу, — думаешь.

— Они, — Емельян указал на Дашу и Воронцова, — не выйдут отсюда, и никто никогда, Корней, твоего имени не назовет, даже в кошмарном сне.

— Круговая? — умышленно громко спросил Корней. — Сами решайте, я от дела в стороне. Емельян вынул нож, поднял его и спросил:

— Ну? Докажем Корнею, что мы не сявки?

Водка, недавно пролитая кровь, оскорбления, стыд и страх друг перед другом превратили людей в стаю гиен, готовых оторвать каждый по куску и не знать, кто убил. Все убили, а все, значит, не я один. Плотное кольцо окружило Дашу и Воронцова. Кабан и Леха-маленький шарахнулись из круга: зарежут по горячке. Перекошенный страхом, злостью на себя, на этих двоих, которые еще живы и из-за них приходится мучиться, один толкал другого, высовывал свой нож, рвался вперед, чтобы никто не подумал, что он испугался, спрятался за чужую спину.

Кольцо сжималось, Костя обнял Дашу, закрыл ее спину ладонями.

— Нет! — Даша вырвалась, подняла голову. — Ну, кто первый?

Действительно, одновременно к жертвам могло приблизиться лишь пятеро-шестеро, остальные оказались позади. Быть первым никто не хотел, последний шаг не сделали, застыли.

Костя видел лишь Глаза и ножи. Нападающие почему-то пригнулись, передние чуть ли не встали на четвереньки, и через их головы там, в конце стола, открылся Корней. Привычно склонив бледное лицо, он укладывал пачки денег в портфель, на убийство-казнь не смотрел.

Костя пронзительно свистнул, рассмеялся громко. И настолько этот смех был искренен и неожидан, что преступники подались назад, передние спинами надавили на задних, руки с ножами сплелись, мешали друг другу. Начни Костя Воронцов убеждать либо, того хуже, пригрози возмездием, кинулась бы стая, растерзала.

— Червонцы-то у вашего Корнея, — сказал он весело, — из банка Семена Пулячкина.

Это был известный всем мошенник-кукольник, изготовляющий банковские пачки из двух настоящих червонцев и резаной бумаги.

Все невольно взглянули на Корнея, который, уже чувствуя себя победителем, самую малость расслабился, нападения не ожидал, вздрогнул, не нашел быстрых слов.

— Сам повешусь на стропиле, — Костя указал на балку под потолком, — если хоть одна пачка настоящая. Ай да воровская казна! Деньги обчества! Интересно, где настоящие?

Толпа, да еще смоченная водкой и кровью, — хуже балованного ребенка, настроение ее шаткое, непредсказуемое. Ну казалось бы, убивать решили, руки занесли — при чем тут червонцы? Но, во-первых, убивать каждый боялся. Когда до края дошли, выяснилось, как ни крути, а кто-то ударить должен первым. Во-вторых, внимание переключилось и отсрочка выискалась. Ведь рубикон только великий легко переходит.