Сергей Громов - Следствием установлено

— Ну-ка, давай, где это? — поторопил Русанов.

Осокин передал протокол допроса соседки Охрименко.

Русанов прочитал и помрачнел.

— Серьезное дело разворачивается. Очень серьезное, Виталий Серафимович!

Прежде чем ехать в Сочи, Осокин направился в Сорочинку допросить Гладышеву. Казалось бы, эпистолярное творчество этой дамочки проливало свет на события. Что-то тяжкое кроется за словом «лягавая», оно никак не в числе оскорблений, которые мог бросить Охрименко в лицо жене. Это блатное слово имеет вполне конкретное значение. Но в чем же собиралась Елизавета Петровна обличить мужа, чем ему грозила, что побудило его совершить убийство? Неспроста появилось сначала письмо Гладышевой с той же темой, что и первые два письма из Сочи. Не само она придумала, нет, не сама!

На этот раз Гладышева вошла к Осокину как старая знакомая. Она кокетливо улыбнулась и сказала:

— Я вижу, что вы уже скучаете без меня? Трех дней не прошло. Нетерпеливы?

— Очень нетерпелив! — в тон ей ответил Осокин. — Два дня только о вас и думаю…

Гладышева села и наклонилась через стол к Осокину.

— И я, признаюсь, тоже два дня только о вас и думаю… Молодой, симпатичный и не женатый!

— А как же симпатия к коменданту?

— Э-э! — протянула Гладышева и махнула рукой. — Я человек свободный, а он обременен!

— Вот и освободился…

— От жены, но не от вас!

— А вот цветы зачем же обремененному?

— Меня за это укорять не надо! Я его жалела…

Осокин вздохнул и пристально посмотрел на Гладышеву. Она ничуть не смущалась под его взглядом, перетолковывая его на свой лад. «Не взбрело бы ей в голову, что я флиртую с ней, — подумалось Осокину, — с нее станется!»

Осокин достал из папки письмо «москвички» и положил его перед Гладышевой.

— Ваше творчество? — спросил он коротко.

Нагловатая и наигранная самоуверенность мгновенно у нее испарилась. Уже не зазывным взглядом она окинула Осокина, а с трудом подавила испуг.

Письмо она придвинула к себе, брезгливо, двумя пальчиками. Закурила. Осокин терпеливо ждал, зная, что в ее душе сейчас буря. Признать или не признать?

Сделав несколько глубоких затяжек, Гладышева выдавила из себя:

— Это письмо я написала…

— Зачем?

— Я не сама, под его диктовку.

— Охрименко сочинил письмо и вам продиктовал?

— Да…

Гладышева замолкла, не удержала слез. Потекли, размывая краску на ресницах.

— Вы же взрослый человек, неужели вам было не стыдно клеветать на женщину ни в чем не повинную?

— А вот этого я не знаю! — воскликнула Гладышева. — Я не знаю! Он мне показал два письма из Сочи. Там такое!

_ Вы же были знакомы с Елизаветой Петровной. Вы поверили?

_ Э-э, молодой человек, бабья душа потемки. В тихом омуте иной раз такие черти водятся… Прохор Акимович и говорит: «Я ей письма-то покажу, а она скажет, то мужики писали со зла, что она их отбрила. Пусть еще женское письмо подкрепит, вот тогда я с ней поговорю по-мужски!» Я и в мыслях не имела, что он убьет ее!

Неужели у них был сговор избавиться от Елизаветы Петровны, а письма придуманы как предлог для развода? Но не для убийства же! Да если уж допекло и хотелось развестись ради этой намазанной куклы, то письма не очень-то и нужны… Нет, нет и нет! Не в Гладышевой тут дело.

Но само по себе обращение к Гладышевой с просьбой переписать своей рукой анонимку, обличает большую доверительность к ней. Осокин счёл необходимым прояснить и их отношения.

— В прошлый раз, — начал он, — не было нужды уточнять характер ваших взаимоотношений с Охрименко. Надеюсь, вы понимаете, что в свете открывшихся обстоятельств это теперь необходимо. Речь идет о самом тяжком преступлении, здесь не должно оставаться неясностей. Я вам ставлю прямой вопрос: вы состояли с Охрименко в интимных отношениях?

— Я и в прошлый раз не скрывала, что он хаживал ко мне… Чай, что ли, пить? Чаем я его могла напоить и в буфете…

— На фабрике кто-либо об этом знал?

Гладышева отрицательно покачала головой.

— Мы своих отношений напоказ не выставляли.

— Обещал жениться?

Гладышева отчаянно замахала руками.

— Я что, помешанная? Бирюк и есть бирюк, захотела бы, помоложе и повеселее нашла бы! По слабости бабьей ему помочь ввязалась!

Бурный ее протест и язвительность прозвучали довольно убедительно. А закончила она свою тираду вопросом:

— Что же мне теперь будет?

— Об этом поговорим позже! — осадил ее Осокин. — Шутка дорого стоит… Подумайте, не могли бы вы прояснить следствию, что побудило Охрименко убить жену?