Николай Наседкин - Осада. Повести и рассказы

– Цыц! Цыц!

Псина заворчала громче. От костра донеслось:

– Ш-ш-ш… Зверь какой-то, слышите?

–Да брось ты! Какой там зверь – собака…

Борис молча упёрся в пса взглядом, начал давить. Зверь ворчал ещё секунд десять, потом закрыл пасть, так же в упор вперился в человека: кто кого? Наконец, собака не выдержала, отступила, скрылась. У костра продолжали на эту тему:

– Пойти глянуть – кто там?

– Да хватит тебе, вдруг бешеная? Как цапнет за ляжку…

– И впрямь, и так подчинённые бешеным за глаза зовут…

Вскоре пиршество на лоне природы затухло. Один за другим нагрузившиеся по горло рыболовы поплелись к «Туристу» – его высокая крыша выглядывала из-за деревьев. Один из подсвинков потянул Мордоворота с собой:

– Пшли… Пшли, драгой… У меня там кон… коньячок…

– Щас, щас, благодетель, конечно. Коньячок – это вещь. Только вот костерок залью, а то начальство заругает. Вы идите, идите, я щас мигом подскочу.

Мордоворот остался один.

Борис вынул из дипломата туристский топорик, освободил от чехла. С топориком в руке подполз по-пластунски к самому краю кустов. Мордоворот стоял к нему спиной, потягивался, играя буграми спины. Потом рассупонился, начал брызгать на костер. Борис, привстав, сделал один бесшумный шажок, второй, приподнял топорик…

Вдруг Мордоворот, крякнув: «Да ну его к ё… матери! Хватит!», – застегнулся, подхватил пустое ведёрко, сумку с посудой и рысью помчался вверх по тропе. Борис, стиснув топорище, сплюнул, долго смотрел ему вслед…

Пришлось на следующий день устраивать новую засаду.

Благо, гулянки бурлили на берегу, видать, ежевечерне. На этот раз ещё и катались на лодке. Потом казанку вытянули носом на бережок, развели костёр. Мордоворот опять шустро кочегарил и кашеварил, на халяву то и дело опрокидывал стопарик, хохмил – веселил компанию.

Борис терпеливо ждал в кустах на своём наблюдательном пункте. Когда чересчур уж допекло смотреть на жрущих и пьющих весельчаков, достал из кейса бутерброд с сыром, запил из фляжки холодным чаем. Учёным сделался: накануне чуть слюной не подавился.

Как только компания начала разбредаться, Борис, уже наперевес с топориком, встал в стойку – словно изготовился рвануть на стометровку. Мордоворот, суетясь, крикнул:

– Вы идите, идите, а я щас лодку отгоню. Я моментом: костерок залью, лодочку отчалю и – прибегу.

Остался один. Схватил ведёрко, спустился к реке. Поставил ведро рядом с лодкой. Присел на корточки,черпнул ладонями воды, плеснул на лицо, отфыркался.

Борис на цыпочках подкрался к бугаю вплотную. Тот, широко разведя руки, стряхивая капли с пальцев, начал подниматься. В этот миг Борис наотмашь ахнул его обушком в щетинистое темя. И сразу – другой раз. В тоже место. Хрустнул череп.

Мордоворот продолжал распрямляться, замедленно обернулся, поднимая левую лапу к голове, глянул выпучено на Бориса, шагнул к нему, потянулся растопыренной пятернёй… Борис попятился, сжав топор обеими руками. Пальцы – фарфоровые. Перед глазами – кровавые круги. Споткнулся, чуть не сел.

Сделав шаг, второй на взгорок, Мордоворот утерял равновесие, качнулся, захрипел, пуская ртом розовые пузыри, и навзничь опрокинулся в воду. Ноги его остались на берегу. Борис, бросив топорик, еле спихнул тело, словно тяжёлое бревно, в реку. Оно, покачиваясь, поплыло по медленной ночной воде к плотине. Пузырём вздулась над водой рубаха.

Борис, плетьми свесив руки, проводил взглядом труп. Спохватился, толкнул лодку вслед. Взял топорик, присев на корточки, точь-в-точь, как до этого Мордоворот и на том же самом месте, принялся отмывать обушок. Борис сосредоточенно тёр-оттирал топорик пальцами, но вдруг вскочил, размахнулся и зашвырнул его изо всех сил. Тот, как томагавк, кувыркаясь, засвистел к другому берегу и, сверкнув в лучах полной луны, булькнул в воду.

Внезапно Борис почуял чей-то взгляд, в тревоге обернулся: из кустов пристально смотрел на него зелёными светящимися зрачками тот самый лохматый пес. Борис, нервно шаря, нащупал под ногами увесистый мокрый сук, швырнул.

– Цыц, сволочь!

Тварь, злобно клацнув клыками, растворилась в ночи. Тёмную тишину пробуравил стонущий жуткий вой.

Феодосия.

Борис уже третий день шатался по южному городу, по его пляжам и ресторанам. Только глаза утомил.

И вот, когда он, измотанный, сидел в «Астории», пил сухое вино, вяло жевал резиновый антрекот, – нарисовался Сынок с двумя девицами. Официант мигом накрыл им столик – шампанское, коньяк, закуски, фрукты. Праздник жизни забурлил.