Иван Аврамов - Алиби от Мари Саверни

— Ваше предположение заслуживает внимания, — сказал Лободко. — И все же пока это шкура неубитого медведя.

— Мне кажется, что я не ошибаюсь, — упрямо произнес Палихата. — Такой вывод напрашивается сам собой, особенно после вашего рассказа о том, как выглядело жилище Медовникова после преступления.

— Не спорю, Федор Спиридонович, ваше рассуждение вполне логично, — заключил Олег. — Но очень часто истинный мотив преступления рушит все представления о логике.

Из спальни опять тихо выбралась умирающая собака, ткнулась носом в стенку коридора, лапы ее подогнулись, и она бессильно растянулась вдоль плинтуса.

Пять дней, прошедшие после убийства Медовникова, ничего нового следствию не принесли. Но шестой день получился воистину взрывным — у себя дома был обнаружен мертвым некий Стас Никольский, молодой человек, достаточно известный среди антикваров, филателистов, нумизматов, любителей коллекционировать ордена и медали, старинные раритеты. Как совсем скоро узнали Лободко с Солодом, которые заблаговременно, кстати, предупредили коллег из райотделов милиции, что у них определенный интерес к событиям в кругах, коим не чужда киевская и вообще старина, Никольский не только приобретал и сбывал артефакты, добытые в результате незаконных раскопок, а и сам их предпринимал в Крыму и Северном Причерноморье.

На первый поспешный взгляд, это было чистое самоубийство. Стас висел с высунутым затверделым языком в петле из капроновой веревки, какой обычно пользуются рыбаки, цепляя к ней якоря, «кошки». Конец веревки был привязан к одной из двух толстых цельнометаллических загогулин, на которых когда-то держались антресоли. Штукенция эта, кронштейн, была глубоко вбита в бетон над кухонной дверью и, если понадобилось бы, выдержала еще не одного Стаса.

Первый осмотр трупа показал, что сила к покойнику не применялась — никаких следов побоев, пыток, грубого физического принуждения. Предсмертная записка отсутствовала.

— Запутался, наверное, в темных своих делишках, — предположил старший лейтенант Солод. — Кому-то крупно задолжал или перешел дорогу.

Ростом Стас был невелик — так, мужичок с ноготок, метр пятьдесят с кепкой. А внешне он смахивал на зверька — то ли хорька, то ли суслика, то ли тушканчика. Такие вот мелкие, несимпатичные черты лица.

Грешно говорить, но труп был не первой свежести — и запах от него уже шел, и трупные пятна на теле вызрели.

— Дня два висит, если не больше, — на глазок определил судмедэксперт Борис Волынский. — Более точную дату назову после вскрытия, вечером.

— Хорошо бы, — откликнулся майор Лободко.

Стас Никольский собственного жилья в Киеве не имел. Квартиру, ставшую его последним пристанищем, он снимал уже два с половиной года и, по словам хозяина, ни разу не подвел его с уплатой — всегда в срок, полная сумма. Женщин не водил, а если даже и водил когда, то тихо, не привлекая ничьего внимания.

— Чересчур коммуникабельным я его не назвал бы, — сказал хозяин квартиры, рыжий увалень-губошлеп, от которого попахивало пивом. — Шумных компаний здесь не примечал. Конечно, наведывался к жильцу далеко не каждый день, может, просто не попадал на какие-то междусобойчики.

— То есть, никого из тех, кто ходил, скажем, в друзьях или приятелях Никольского, вы не запомнили, — уточнил Лободко.

— Никого. Везло, видать, моему несчастному жильцу. Но однажды везение кончилось, и подвел он меня, честное слово, под монастырь!

Рыжему увальню-губошлепу не очень-то было жалко жильца, он больше горевал, что репутация его сдаваемого внаем жилья теперь подмочена.

— Я, поверьте, держусь на плаву благодаря ей, — он обвел руками все вокруг себя. — А кто теперь сунется ко мне в постояльцы? Если кто и пойдет, так на второй день выселится. Добрые соседи расскажут, что квартира эта нехорошая. Сейчас люди в мистику ударились, верят в призраков, домовых, барабашек, в отрицательную энергетику. И откуда он только свалился на мою голову, этот Стас?

— Не переживайте так, со временем, думаю, все позабудется, — для приличия посочувствовал губошлепу Лободко.

Кивком головы он подозвал к себе Солода:

— Миша, осмотрите все здесь самым тщательным образом.

Ему хотелось выйти поскорее из этой унылой квартиры с ее запущенностью, затхлостью, ветхой мебелью, продранным в нескольких местах линолеумом, выйти на воздух, шагнуть прямо в бесснежный, солнечный и теплый, будто не зима на дворе, а весна, день.