Владимир Колычев - Тайна в черной рамке

– Маевский в триста восемнадцатой палате, – не здороваясь, сказал Прокофьев.

– Это ты о чем, начальник? – фыркнул Свищ и выразительно глянул на своего телохранителя, дескать, рук не распускать: грех обижать убогого.

– Это я о ком.

– Не знаю никакого Маевского, – нахмурился Свищ.

– А вот он тебя знает… – усмехнулся Прокофьев. – И кто Освальда заказал, знает.

– Неужели я?

– Да ты иди, иди, чего встал?

Доказательствами вины Свища Прокофьев не располагал, а без них бандита не прижать. Сказать ему, что нет у него улик, так он рассмеется в лицо и уйдет.

– Не знаю я никакого Маевского, – стараясь скрыть нервозность, повторил Свищ.

– И Освальда не знаешь?

– Ну Освальда, может быть, и знаю, – глянув на Динского, пожал плечами Свищ.

– И Борщев его знает… И много чего другого знает. Да ты ступай, Михаил Борисович, не стой, в ногах правды нет. Правда в суде.

– Какой еще суд? Ты меня, начальник, на пушку не бери!

– До суда еще следствие будет. Задержат, предъявят обвинение. И будет у тебя, дружок, другая охрана.

– Я тебе не дружок!.. – Свищ беззвучно шевелил губами, договаривая фразу нецензурными словами.

– Нет, конечно. Дружком ты будешь в камере. Пока не знаю, у кого.

– Слышь, ты!.. – рассвирепел Свищ. И сжал кулак, но не для того, чтобы наброситься на Прокофьева, похоже, он пытался привести себя в чувство. – Закончился Май! Нет его больше!

Прокофьев постарался, чтобы ни одна черточка не дрогнула на его лице. Все-таки держал Свищ руку на пульсе событий, и получаса не прошло, как Майский умер, а он уже в курсе случившегося. Кто-то позвонил, сообщил.

– И ничего тебе Май не сказал! – усмехнулся Свищ.

Оказывается, он знал и это. Возможно, палата прослушивалась или Свищ не сомневался в своем киллере.

– Так что не надо, начальник!

Свищ сплюнул Прокофьеву под ноги и, толкнув его плечом, двинулся дальше. Но толкнул он в плечо полицейского зря. Прокофьев знал, с кем имеет дело, и в момент столкновения словно окаменел. Как ни старался Свищ, он не смог стронуть его с места. А ведь ударил его бандит в больное плечо.

– У нас реально на него ничего нет, – цокнув языком, сказал Динской, когда Свищ удалился.

– Будет.

– Борщ молчит?

– Пока да.

– Гаврилу не взяли.

– Еще не вечер.

– Ну хорошо, держи меня в курсе.

Пожав Прокофьеву руку, Динской двинулся к своей машине.

Прокофьев отправился в управление, не успел зайти в кабинет, как появился майор Ярыгин, старший оперуполномоченный его отдела. Рослый парень, видный, взгляд веселый, задиристый. В прошлом Савелий любил подраться от нечего делать, но жизнь кое-чему научила его, остепенила, а женитьба окончательно отшлифовала. Взгляд у него, может, и горячий, но голова холодная, он все просчитывает на много ходов вперед, продумывает. Любой из подчиненных Прокофьева мог вляпаться в историю, но только не Ярыгин.

– В замечательное время мы живем! – широко улыбнулся Савелий, колдуя в своем планшете. – Видеокамеры на каждом шагу. Даже в церкви. А вот Борща сняла камера торгового центра.

Ярыгин положил на стол перед Прокофьевым планшет с движущейся на дисплее картинкой. Ночная улица, фонари, дома, едва различимая в темноте церковь. Из проулка между домами вышел мужчина, свернул к дому Хикса, метров через десять остановился и, бросившись вправо, скрылся во дворе.

– По-твоему, это Борщ? – спросил Прокофьев.

– А кто ж еще?

– Лица не видно. Даже в профиль.

– А походка?

– Что походка? Ты знаешь его походку?

– Пьяная походка… Не так чтобы уж очень, но по сторонам человека водит. А во двор как забросило?.. Нарочно так, боком забросило, чтобы профиль не показывать. Борщ знал про камеру или догадывался. И воротник на куртке поднял… И еще знал, что калитка открыта, сам ее и оставил открытой, когда уходил.

Человек в кадре действительно не поворачивался боком к камере. Даже когда выходил из переулка, голова у него была повернула вправо. Как будто человек на самом деле знал про камеру. И во двор вошел боком.

– А время? Три часа ночи, город спит, на улицах никого нет. И Хикс уже угорел.

– И что говорит Борщев?

– А все-таки хорошо, когда камер много, – отказываясь от прямого ответа, невесело усмехнулся Савелий. – Плохо, когда их не хватает.

Прокофьев еще раз просмотрел запись и вернул планшет. Борщев послал Ярыгина к черту, и правильно сделал. Плохая запись, ничего не доказывающая. Но выводы все-таки делать можно.

Хикс умер в районе двух часов ночи, действительно, причина смерти – отравление угарным газом. Хикс и Борщ выпивали, один надрался, другой уложил его спать, зажег печку, задвинув при этом заслонку. Борщев уверял, что ушел в районе часа ночи, сожительница его показания подтвердила. Но в половине четвертого Борщ вернулся, выдвинул заслонку. Про то, что Борщев уходил из дома, сожительница не говорила. Но может сказать, если очень хорошо на нее надавить.