Валерий Шарапов: Тёмные московские ночи

– Молодец. Правильно поступил. – Васильков поправил ремень. – Смотри в оба. Я к Курочкину.

Позиции Курочкин с Точилиным не меняли. Обоих Васильков обнаружил на том же месте, неподалеку от стоянки немецких мотоциклов и автомобилей. Старлей с перерезанным горлом лежал в луже собственной крови. Курочкин находился чуть дальше и был без сознания.

– Очнись, сержант! Ну же, давай! – Капитан тряс его за плечи, оглядываясь по сторонам.

Курочкин тоже был прилично перепачкан в крови, но дышал, издавал приглушенные мычания и не торопился приходить в себя.

Тогда Васильков отыскал на позиции место, с которого был виден рядовой Жаров.

«Двое ко мне!» – приказал он ему жестом.

Спустя минуту рядом появились старшина и Жаров. Оба изумленно застыли, увидев товарищей, лежащих без движения.

– Берите Точилина, – приказал им капитан, сам же взвалил на плечо Курочкина. – Уходим.

Как ни странно, но погони никто из разведчиков не слышал, в лесу по-прежнему было тихо. Воссоединившаяся группа отошла от немецкого штаба метров на пятьсот и резко повернула на восток. Курочкин к этому моменту очухался и двигался самостоятельно. У него сильно кровоточила рана на правой руке, где отсутствовала часть указательного пальца. Он покачивался, держался окровавленной ладонью за ушибленное темечко, но упрямо топал за командиром и даже не отдавал товарищам автомат.

Через пару километров разведчики остановились на привал. После быстрого марш-броска следовало передохнуть, забинтовать раны Курочкину, похоронить погибшего старлея и дождаться темноты.

– Значится, так. Когда Жаров нам просигналил, что будем брать фельдфебеля, мы с Точилиным стали ждать его возвращения на стоянку, – рассказывал сержант, покуда старшина бинтовал ему голову. – Лежим, значит, десять минут, двадцать, полчаса. И тут захотел я по нужде. Сильно, прямо невтерпеж. Предупредил старлея, отполз чуток с пригорка назад, снял штаны…

– Давай без подробностей, – остановил его Васильков. – Что случилось дальше?

– А дальше, слышу, Точилин сверху шепчет, что фельдфебель топает к стоянке. Ну, поторопил он меня. Давай, мол, быстрее управляйся со своими делами. Я закончил. Пополз обратно. И тут р-раз что-то по башке! Будто свет кто потушил.

– Сзади ударили?

– Ну да. Я так понимаю. Другого и не придумаешь.

– Кто же это мог быть? – допытывался командир. – Фельдфебель или кто-то другой?

Курочкин чуть подумал и ответил:

– Если бы к стоянке шли двое, то Точилин сказал бы об этом. А он только про фельдфебеля оповестил.

– Больше никто не мог незаметно подобраться к вашей позиции?

– Нет, Александр Иванович, – уверенно проговорил сержант и качнул головой, отчего старшина едва не выронил бинтовой валик.

– Да сиди ты, не дергайся! – пробурчал он. – Мне еще палец твой перевязывать!

– Сижу-сижу.

Васильков нахмурился и сказал:

– Стало быть, это дело рук штабс-фельдфебеля, так?

– Его, командир. Определенно. Выходит, что сильно ловок этот фельдфебель. Внимателен, раз нас заметил и ходил по лесу так, что даже я его не усек.

– Не понятно.

Это происшествие действительно выглядело весьма странным. Как фашист умудрился распознать в лесу советских разведчиков? Каким чудом он сумел подобраться к ним незамеченным? Почему не поднял шум, убил одного, оглушил другого и попросту уехал на мотоцикле?

Закончив с раной на голове, старшина занялся указательным пальцем на правой ладони Курочкина. От него осталась лишь одна фаланга. Все остальное немец лихо отсек своим кинжалом. Теперь по удивительному совпадению рука сержанта в точности походила на руку Точилина, погибшего в этом рейде.

Трое разведчиков, сменяя друг друга, заканчивали рыть могилу.

– Готово, Александр Иванович, – доложил рядовой Жаров.

Командир тяжело поднялся, помог уложить старшего лейтенанта на дно неглубокой ямы, достал из кармана чистый платок, аккуратно накрыл им бледное обескровленное лицо молодого мужчины.

Разведчики на минуту застыли по краям могилы, навсегда прощаясь с товарищем.

– Закапывайте, – приказал Васильков и поглядел в темнеющее небо. – Через полчаса выходим.

Москва, сентябрь 1945 года

По давнему обычаю Иван Харитонович Старцев появлялся на службе первым. Отперев ключом кабинет, он окидывал взглядом свое хозяйство, морщился от насквозь прокуренного воздуха и, прихрамывая на покалеченную ногу, подходил к окнам, чтобы открыть форточки или целиком фрамуги. Потом майор скидывал верхнюю одежду – офицерскую шинель или черный пиджак от старого довоенного костюма – и топал по лестнице на этаж выше, в кабинет начальника МУРа. Ознакомившись на совещании со всеми криминальными новостями и получив соответствующие распоряжения, майор Старцев возвращался в отдел, ставил на электрическую плитку чайник и занимал любимое место на широком подоконнике. Там он выпивал кружку чая и выкуривал папиросу, дожидаясь прихода подчиненных.