Н Бомж - Мой Кент [СИ]

Я был уверен, что она уже все обдумала, что-то такое, к чему меня тихонечко подводит, чтобы не слишком шокировать меня, ходит вокруг да около, словно боится сообщить о смерти близкого человека.

— Причем здесь Бог, рукопись и английский? — спросил я смутно догадываясь о том, что сейчас услышу от нее.

— За эти доллары я купила для тебя возможность уехать туда, где ты будешь в полной безопасности.

Уже купила! Опять за меня все решают, за меня думают.

— И когда это произойдет? — полюбопытствовал я, стараясь скрыть легкое раздражение.

— Дней через десять-двенадцать. Давай пока обсудим детали. Тебе недолго там быть одному, я приеду почти следом за тобой. — Она и не старалась скрыть своего возбуждения.

За всем этим слышался тихий, но отчетливый колокольный звон тревоги.

Я закрыл ей ладонью рот и прошептал в ухо:

— У нас еще есть время, детали подождут, а вот я больше ждать не хочу…

Она тихонько отстранилась и предложила:

— Давай выпьем за удачу, только принеси мне, пожалуйста, холодной воды.

Я тихонько отправился на кухню за холодной водой, было слышно, как из бутылки булькая лился коньяк…

Они нашли меня и здесь.

Я лежал в одних трусах, спеленутый по рукам и ногам прочной капроновой тесьмой. В залитой светом комнате пахло хлороформом, наверное, им отключили меня перед тем как связать.

Берта лежала на второй кровати совершенно голая, лицом вверх, с раскинутыми руками и ногами, связанными тесьмой, пропущенной под кроватью, ее рот был заклеен широкой полосой лейкопластыря.

Я застонал от унижения, ярости и бессилия.

Их было трое, и среди них я сразу узнал доктора, который меня лечил. Он был, как всегда, элегантен, лицо было бесстрастно. Он снял джинсовую куртку, под которой оказалась майка с надписью на английском языке, которую можно было перевести приблизительно так: «ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И БУДЕМ ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ».

Второй, белобрысый, стриженый почти наголо в темно-синей рубашке с погончиками и закатанными выше локтя рукавами. Он не мог отвести глаз от распятой обнаженной Берты, и весь его облик выражал звериное желание овладеть столь доступной плотью.

Третий, постарше, в длинном светлом плаще стоял, прислонившись к косяку открытой двери, держа под контролем комнату и холл, медленно двигая челюстями, пережевывая жевательную резинку. В его левой руке удобно примостилась «беретта» армейского образца. Правая рука покоилась в кармане плаща. Этот был наиболее опасен. И не из-за «беретты». В его расслабленном спокойствии угадывалась молниеносная реакция, а узкий лоб с низко растущими густыми волосами и глубоко посаженные глаза начисто отметали малейшее предположение о каких-либо эмоциях.

Доктор поставил на стол свой походный медицинский несессер, отодвинув высокую вазу с гладиолусами, открыл крышку и на мгновение задумался.

— Ну, что, эскулап, — услышал я свой хриплый голос, — так это ты правишь бал? Свои тридцать сребреников тоже в чемоданчике носишь? Они греют твою подлую душонку… Могу показать хорошее, надежное место, где их спрятать.

— Причем здесь тридцать сребреников, — искренне удивился он полуобернувшись в мою сторону, — я никого не предавал.

— Ты самый мерзкий и подлый предатель. Иуда по сравнению с тобой невинный агнец. Ты предал своих товарищей по благородной профессии. Ты не из тех, кто рискуя собственной жизнью идут в очаги, зараженные чумой или холерой. Нет. Ты пошел прямо в противоположную сторону, чтобы работать на чуму, за лишнюю десятку. На чуму двадцатого века, наводнившую землю наркотиками, проституцией и разъедающей коррупцией, на чуму похуже настоящей. Ты самая настоящая отвратительная тварь, криттер.

— У тебя самого руки по локоть в крови, — он вновь повернулся к несессеру.

Я все-таки его достал — на его скулах едва заметно играли желваки. Белобрысый приблизился к моей кровати и, сильно ударив по ней ногой, произнес:

— Верни быстренько все деньги и все остальное, что было в дипломате, и не попадайся нам больше на глаза.

— Ага. И ты на прощанье дашь пожать свою грязную лапу, оставив меня и ее, — я посмотрел в сторону извивающейся и мычавшей Берты, — в целости и сохранности. Да еще пожелаешь доброго здоровья и долгих и счастливых лет жизни. И мило помашешь ручкой.

Отойди отсюда, мразь, с шестерками у меня никакого разговора не будет.

Его лицо перекосилось от злобы, он склонился надо мной и сильно, кулаком, ударил меня в лицо. Он было занес другую руку, но доктор перехватил ее: