Помните, Вы отвергли когда-то мой поцелуй. Примите его теперь без злобы, гордости и боязни, что он служит платой, подарком или подачкой.
То, чем я могла бы хоть отчасти отблагодарить Вас, то есть мое глубокое уважение к Вам и Вашей любимой профессии и моя искренняя дружба, останутся в моем сердце навсегда, но теперь я знаю, они Вам уже не нужны. Лучшее, что я могу сделать и для Вас и для себя, - это как можно скорее уехать из Каменска и никогда, никогда не встречаться с Вами.
Прощайте и будьте счастливы!
И р и н а».
Это письмо подняло целую бурю в моей душе. В нем было что-то печальное, недоговоренное. Я понял, о чем Ирина хотела сказать своим намеком, но… уже не нашлось в моей душе ответа на ее слова. Чувство, несравненно более сильное, чем то, которое я испытывал когда-либо к ней, заслонило от меня ее образ. Теперь я думал: «Любил ли я Ирину, которой ведь почти не знал, или любил в ней свой надуманный идеал девушки, женщины, жены, друга, который наделил в своих мечтах ее наружностью?». Но в одном я был уверен: если бы Ирина в тот первый мой приезд в Каменск не оскорбила меня, то жизнь моя, возможно, потекла бы вовсе по другому руслу. Но сейчас… Взяв у соседа по койке спички, я смял в комок и поджег тонкий листок письма. Он вспыхнул, объятый пламенем, обжигая мне пальцы, почернел, легкий дымок поднялся от него к потолку и растаял.
Долго еще лежал я, закрыв глаза, и думал, но в этих думах уже не было места Ирине. Я думал о моей любви к Гале. В ней не было того преклонения, как в моем чувстве к Ирине, это было земное, горячее и в то же время нежное чувство, которое нисколько не оскорбила бы такая мысль, что когда-нибудь я увижу Галю, стирающей пеленки нашего сынишки.
Прошло несколько дней, пока, наконец, я узнал правду о состоянии здоровья Гали. Сказал мне ее человек, которому я привык доверять во всем - полковник Егоров. Сменив гнев на милость, он пришел навестить меня с традиционным в таких случаях кульком яблок. Оказывается, прежде чем прийти ко мне, он справился в больнице о здоровье Гали, которую с легкой руки востроносенькой докторши считал моей женой.
- Скрывать от тебя не буду, ты человек взрослый, - сказал полковник. - Врачи находят, что положение серьезное, но организм молодой, крепкий - должен вынести.
- Это они сами говорят, что должен вынести? - допытывался я. - Или это вы так предполагаете?
- Врачи, врачи! - успокоил меня полковник. - Мне сам главврач так сказал, а уж он, да еще нашему брату, врать не будет. Однако немудрено, что твоя жена так простудилась: не бережешь ты ее. Эта докторша, которая тебя сюда привезла, сказала, что живете вы в нечеловеческих условиях - комната холодная, из всех щелей дует, вместо мебели - ящики. Мог бы, кажется, сказать мне, как-нибудь уж помогли бы. Тем более семью завел. Но сейчас, кстати, в нашем доме на днях освободится небольшая квартирка, можно будет о тебе подумать. Так что за одно придется вспрыскивать и новую квартиру, и новую должность.
Я молчал. Сказать, что у меня нет жены - значило поставить Галю в ложное положение, а спросить, какую должность он мне пророчит, мешала гордость. В душе я все еще переживал горечь понесенного наказания, хотя и знал, что со мной могли поступить и более круто. Чтобы перевести разговор на другую тему, я спросил, что нового узнали об Арканове.
- Предположение Девятова о связи с заграницей, видимо, подтвердилось. Теперь на очной ставке с Бабкиным и другими он волей-неволей заговорит. Не любят уголовники этих продажных шкур. Вот, кажется, в ином ничего человеческого не осталось, а все же где-то в глубине теплится чувство к Родине.
Полковник ушел, сказав, чтобы я долго не залеживался, тем более, что меня ждет чертовски интересное и трудное дело; и я остался один со своими мыслями, однако они стали еще темней. Если раньше я только предполагал, что жизнь Гали в опасности, то теперь это стало действительностью.
На миг я представил себе Галю, бледную, холодную, с потемневшими веками, которые уже никогда не откроются, и невольно громко застонал, как от боли, а глаза (видно, нервы у меня ослабли в этом проклятом госпитале) сразу наполнились слезами. Пришлось прикрыться одеялом, чтобы незаметно вытереть их.
- Что с вами, больной? - вдруг услышал я голос дежурного врача, случайно оказавшегося неподалеку.
- Доктор! - взмолился я, увидев над собой его симпатичное озабоченное лицо. - У меня к вам огромная просьба! Умоляю вас, позвоните сами в горбольницу, спросите, как чувствует себя больная Чеканова из шестнадцатой палаты.
Читать дальше