Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

— Я все рассказал, как было, — продолжал он, — да тут и рассказывать нечего. Серьга бабушкина, фамильная. Понадобились деньги, решил продать подороже… Она ж старинная, не на лом же ее сдавать! А тут такое дело… Знал бы — слил какому-нибудь барыге за полцены…

Подполковник Ромашов усмехнулся, закуривая сигарету. «Полцены»… Степаниди утверждал, что эта побрякушка вообще бесценна. А значит, стоимость ее либо бесконечно велика, либо равняется нулю. Вот и думай, что это за зверь — половина ТАКОЙ цены. Чему равна половина нуля, знает каждый школьник. А вот сколько же это будет — половина бесконечности? Да сколько бы ни было, все равно ни у одного барыги на свете таких денег нет и быть не может…

— Хорошая мысль, — сказал Ромашов вслух, — правильная. Только поздно она в твою голову пришла, Егоров. Слил бы барыге — получил бы деньги. Пусть небольшие, но все же… А так тебе вместо денег срок ломится. Лет пять, а то и все восемь…

— Что-о?! — задержанный нашел в себе силы возмутиться.

— Да-да, — сочувственно подтвердил Ромашов. — Головой надо было думать, прежде чем с краденой вещью в антикварный магазин соваться. Да еще в центральный… Я всегда говорю: не умеешь — не берись. Это, между прочим, еще Александр Сергеевич Пушкин подметил. Помнишь «Сказку о рыбаке и рыбке»? «Дурачина ты, простофиля, не садися не в свои сани»…

— С какой еще краденой?! — дрожащим голосом возмутился Рыжий. — У кого, по-вашему, я ее украл?!

— Тебе виднее, — загадочным тоном заявил Ромашов.

Момент был критический. Срок задержания почти истек — надо было либо предъявлять обвинение, либо отпускать. Степаниди серьгу своей не признал; заявлений о краже этой вещи от других владельцев частных коллекций и администраций музеев не поступало. Но Ромашов служил в уголовном розыске не первый год и давно научился понимать, когда собеседник лжет, а когда говорит правду. Так вот, этот рыжий Егоров явно врал. Вранье его не отличалось оригинальностью и наверняка было сочинено наспех, прямо в момент задержания. Оно не выдерживало никакой критики, но рыжий дурень держался за свою байку из последних сил, хотя было ясно, что он до смерти боится и что-то скрывает. Серьга, несомненно, досталась ему каким-то предосудительным путем, а что ни один музей до сих пор не заявил о пропаже… Знаем мы, как у них поставлен учет! Вон Эрмитаж и Третьяковку годами обкрадывали, и никто ничего не замечал, пока гром не грянул…

Эх, неплохо было бы и в самом деле вот так, между прочим, раскрыть ограбление века! Тринадцатое столетие до нашей эры — это о-го-го!..

— Ни у кого я ничего не крал, — угрюмо объявил задержанный.

— Значит, не крал, — с сомнением повторил подполковник. — Ладно, так и запишем.

Он действительно внес заявление задержанного в протокол. Егоров наблюдал за этой процедурой, хлопая рыжими ресницами, и, кажется, пытался прочесть, что именно пишет подполковник.

— Значит, серьга тебе досталась от бабушки. В наследство. Так?

— Так.

— Так и запишем.

Он снова сделал запись в протоколе, сдерживая довольную ухмылку.

— А бабушка давно умерла? — задал он следующий вопрос.

— Уме… — с огромным изумлением начал Егоров, но тут же спохватился: — Ах да. Да. Порядком уже. Лет семь, наверное.

— В канун миллениума, значит, — заметил Ромашов. — Значит, так и запишем? Кстати, просто для протокола: как бабушку-то звали?

— Евгения Петровна, — механически, явно думая о чем-то другом, ответил Егоров. Вид у него был такой, словно его только что стукнули по голове пустым мешком из-под картошки.

— Значит, Евгения Петровна, — старательно водя шариковой ручкой по бумаге, повторил Ромашов. — Умерла… В каком году? В девяносто девятом или в двухтысячном? К слову, это какая бабушка — которая в Ельне или та, что в Сыктывкаре?

Задержанный, который к этому моменту уже совсем повесил голову, вместо ответа закрыл лицо руками. Так и не сделав запись, подполковник аккуратно положил ручку поперек протокола и, закурив, по-отечески посмотрел на вихрастую рыжую макушку.

— Нехорошо, Егоров, — назидательно произнес Ромашов и снова затянулся сигаретой. — Что бабушка-то скажет, когда узнает, что внучок ее заживо похоронил? Евгения Петровна — это та, что по отцу, да? Которая в Сыктывкаре проживает, верно? Ну, да это и неважно. Обе ведь они живы, бабушки-то! Вот я тебе и толкую: нехорошо, Егоров! Что теперь скажешь? Что бабушка серьгу подарила? Или ты ее тайком из шкатулочки взял? А если бабушку спросить? Не пропадала ли, мол, уважаемая Евгения Петровна, у вас из туалетного столика золотая сережка греческой работы, датированная приблизительно тринадцатым-двенадцатым веками до нашей эры?