Карин Жибель: Искупление кровью

Дельбек остановилась перед последним застенком, расположенным несколько наособицу, у подножия бетонной лестницы. Самый скверный, ясное дело. Марианна стиснула зубы, дожидаясь, пока с нее снимут браслеты-фантази из хромированного металла.

Но прежде чем войти, застыла в нерешимости. Сорок дней. Девятьсот шестьдесят часов. В такой мерзкой дыре.

— Подтолкнуть? — невозмутимо осведомился Даниэль.

Уничтожив его взглядом, Марианна медленно прошла вперед. Двери тут нет. Решетка заскрипела и с громким лязгом захлопнулась за ее спиной. Дельбек сразу же бросилась наверх, торопясь покинуть столь неуютное место. Но Даниэль медлил, наслаждаясь спектаклем.

— Ну что, красавица, прелестный уголок?

— Заткни пасть!

— Потише, милая.

Марианна обернулась и увидела, как он вцепился в решетку с похабной улыбочкой на губах.

— Увы! Как-то об орешках не подумал, обезьян кормить!

Марианна схватилась за прутья, их руки оказались рядом.

— Не стой так близко, — прошептал он. — У меня могут возникнуть идеи…

— Идеи? Какого рода идеи?

— Сама прекрасно знаешь…

— Одно дело — иметь идеи, амбал. Другое — иметь возможность воплотить их в жизнь…

— Пытаешься меня достать?

— Ну зачем, ты и так здесь. Ты все время здесь, так или иначе… И потом, мне ничего не надо. Поэтому ты не войдешь в камеру, настолько боишься меня… Ты прекрасно знаешь: откроешь решетку — получишь в морду…

— Да ну? А тебе добавят еще сорок дней!

— И что? Я на пожизненном, вспомни… Здесь ли, где-то еще… Я даже убить тебя могла бы… Что бы это изменило? Мне припаяли бы сто лет сроку? А потом?

— Ты слишком любишь меня, чтобы убить, сладкая моя! — рассмеялся он. — Ты слишком нуждаешься во мне… Если я помру, то и ты помрешь тоже! Ломка — ужасная штука, а, Марианна?

— Иди ты на хрен…

— Ну что ж, устраивайся! Я зайду попозже… Пока попью кофейку… Хорошего тебе дня!

Марианна плюнула в него через решетку, но не попала: извернувшись, Даниэль поспешил следом за Дельбекшей. Марианна с грустью оглядела камеру. Небольшой стол, стул и койка, все из бетона. Дизайнерская мебель, последний крик. Шерстяное покрывало, брошенное поперек соломенного тюфяка. На полу ветхая тряпка, отвратительно грязная; параша из нержавейки. Ни телевизора — впрочем, она никогда и не могла за него платить, — ни даже окна. Крошечная отдушина, такая грязная, что свет в нее едва просачивался. Светильник, закрепленный на потолке, забранный решеткой. Но хуже всего запах. Много дней пройдет, пока к нему привыкнешь. Особенно в этой камере, самой ветхой из всех. Изысканное сочетание ароматов: моча, экскременты, плесень, блевотина. Чего только нет.

Ты не станешь хныкать, Марианна! Не доставишь им такого удовольствия!

Она выкурила подряд четыре сигареты, перебить вонь запахом табака. Потом натянула свитер, хотела прилечь на покрывало. На нее наставил усы тучный таракан. Превратив козявку в мерзкую кашу, Марианна выкинула ее в сортир. Вытащила роман, который накануне взяла в библиотеке. «О мышах и людях», какого-то Джона Стейнбека. Нужно было бы заказать книгу потолще. Этой надолго не хватит… Надеюсь, что она, по крайней мере, хорошая… К вони ты привыкнешь, Марианна. Ты ведь не в первый раз попадаешь сюда. Уткнись в книжку, сосредоточься. И поезд 14:20 не замедлит пройти… Отсюда она почти ничего не услышит, но догадается: воображение поможет. Худшее из наказаний.

Она у меня дождется, эта дрянь, Маркиза. Однажды я попорчу ее хорошенькую арийскую мордочку. Заставлю выплюнуть все зубы. И сделаю из них колье.

Зачем я убивала?

Приоткрыв один глаз, Марианна уставилась прямо в лицо старика, нависшее над койкой. Она задрожала, хотела вскочить, но оставалась пригвожденной к тюфяку. Кто-то стиснул ей запястья и щиколотки.

— Что вам от меня нужно? — крикнула она, пытаясь вырваться.

Старик склонился еще ниже, лицо его оказалось совсем близко. Такое доброе. Он даже ей улыбался. Марианна заметила с ужасом, что у него совсем нет зубов. Ни единого. Он хотел что-то сказать, но лишь смешной писк исторгался изо рта. Этот писк и кровь. Потом он схватил Марианну за горло своими морщинистыми руками. Она задыхалась, медленно и неуклонно. А он улыбался черной разверстой дырой. Его лицо мало-помалу менялось, разлагалось в самом прямом смысле этого слова под полным ужаса взглядом Марианны.

— Ты пойдешь со мной! — мягко проговорил он. — Сама увидишь, как приятно в аду…

Она даже не могла позвать на помощь. В легких не оставалось ни атома кислорода. Слишком поздно.