Сергей Майдуков - Выжить любой ценой

— Ты меня совсем не слушаешь, — с упреком сказала Мали. — О чем ты думаешь?

Взъерошив непривычно короткие волосы, Данко рассказал. Пренебрежительно морщась, она покачала головой:

— Нет. Не пойдет.

— Почему?

— Возьми свой пистолет, сунь в пакет, — предложила Мали. — А на дно положи вот эти журналы, они заменят деньги…

— До последнего момента никто не будет знать, взял я их или нет, — возразил Данко.

— Но пакет все равно должен быть полным. В открытом море ветер, не забывай. Будет заметно, если ты попытаешься подняться с пустым пакетом.

Она была права. Вместо того чтобы спорить, Данко вытащил пистолет, проверил, поставлен ли тот на предохранитель, и немного потренировался. Ничего путного из затеи не получилось. Стрелять сквозь пакет можно, но попасть в цель не получится. То же самое будет и в том случае, если спрятать ствол в сумке.

— Ну что? — спросила Мали, наблюдавшая за его неуклюжими попытками.

— Справлюсь, — неуверенно произнес он.

— Я так не думаю.

— У тебя есть предложения?

— Есть, Данко. Я знаю, как пронести пистолет, чтобы никто не обратил внимания. И мы это сделаем. Только нужно отработать один трюк.

— Какой трюк?

Мали объяснила. И, не тратя времени даром, они начали генеральную репетицию. Тучи, нагнанные ветром, опустились совсем низко, словно желая понаблюдать за ними.

В трюме не было ни кают, ни перегородок, ни даже закутков, которые можно было бы использовать в качестве отхожего места. По сути, это был один большой барак, а если уж быть совсем честными, то просто хлев для человеческих особей, низведенных до скотского уровня.

Все они были женщинами, все довольно привлекательными — в той, другой жизни, — но не здесь, не в этом темном, тесном, вонючем, гулком коробе размером восемь метров на четыре. Питьевую воду и пищу в трюм спускали в ведрах на веревках. Об остальном можно было даже не мечтать. Соня с ужасом ожидала месячных, с началом которых ей пришлось бы пользоваться такими же лоскутами, как те, что отрывали от своей одежды две подруги по несчастью.

Впрочем, подругами этих девушек и молодых женщин можно было назвать лишь условно. Они общались, но близки друг с другом были только те пленницы, которые попали сюда вместе, как Соня и ее мать. Говорить было не о чем, да и не очень-то хотелось. Все владели английским, но этого было недостаточно, чтобы рассказать свою историю или выразить то, что творилось на душе.

Кроме того, еды и питья им давали в обрез, препятствуя сближению невольниц в трюме. Двум десяткам девушек приходилось чуть ли не драться за свой кусок. Полячка по имени Беата однажды попыталась заполучить лишнюю рыбину, а Юлии пришлось эту рыбину отбирать. С тех пор Беата затаила на нее злость и постоянно цеплялась к ней, стремясь задеть то словом, то подставить ножку, то сделать еще какую-нибудь пакость.

Спокойней всех вели себя две исландки-лесбиянки: светлоглазые блондинки, жмущиеся друг к другу и держащиеся за руки. Агрессивной бывала англичанка из Манчестера, но она быстро успокаивалась и извинялась за грубости, которые успевала наговорить. Были здесь также представительницы Франции, Италии и целых три девушки из Чехии, оказавшиеся членами команды по пляжному волейболу. По-русски говорили только Юлия и Соня, но их это не огорчало, наоборот: можно было сколько угодно говорить о своем, не стесняясь посторонних.

Сегодня, правда, беседа не клеилась. Всю ночь продолжалась изматывающая качка, а на следующий день волны разгулялись еще сильнее. Примерно треть девушек страдали морской болезнью, о чем свидетельствовал ужасный запах, скопившийся в трюме, и мутные лужицы, перетекающие одна в другую во время покачивания корабля. Соня и Юлия пока держались. Дышать старались сквозь свою одежду или прикрывая носы руками. Так поступали практически все, но Беата почему-то привязалась именно к ним. Она то шипела по-польски, то переходила на английскую речь, а общий смысл был понятен и сводился к тому, что нечего строить из себя неженок, когда вы такие же грязные свиньи.

Достаточно долго Юлия терпела, а потом не выдержала, встала и, покачиваясь, направилась к полячке. Глаза той увеличились, а рот, напротив, сделался крохотным из-за втянутых внутрь губ.

— Что тебе надо? — спросила она, пытаясь замаскировать истеричными нотками проснувшийся в ней страх.

— Встань, — потребовала Юлия.

— Почему я должна тебя слушаться? Ты мне не начальник.