Владимир Колычев - Постой, паровоз!

Зиновий не хотел уходить, как будто там, сразу за дверью, его ждет взвод солдат с автоматами и бездушный старшина, который командует расстрелом. Зиновий упирался, но конвоиры и не думали с ним церемониться. Вытолкали за двери зала суда, и тут же болезненный удар по почкам привел его в чувство. Он перестал сопротивляться и покорно залез в автозак, который должен был доставить его обратно в тюрьму, где его ждала камера смертников…

В фургоне он находился один. Его запихнули в особую клетку, чтобы у него не было возможности смотреть в окно. Как будто ему было не все равно, куда его везут. Поговаривали, что где-то за городом есть специальная тюрьма союзного значения для смертников. Хотя и в том изоляторе, где он дожидался суда, тоже существовал такой же блок. Но там не приводили в исполнение приговоры. Куда-то вывозили. Может, потому и родилась легенда о загородной тюрьме. А вдруг и не легенда это вовсе…

Машина ехала долго – не в пример дольше, нежели от СИЗО к зданию суда. Даже трепещущим в страхе сознанием Зиновий уловил разницу во времени. И еще он заметил, что машина где-то останавливалась и простояла минут пять, прежде чем прошумел товарняк и она снова продолжила путь. Но все это – всего лишь ничего не значащие путевые заметки вычеркнутого из жизни человека. Какая разница, куда его везут? Все равно ведь расстреляют…

В конце концов автозак прибыл к месту назначения. Одни ворота, вторые, остановка, голоса конвоиров, заливистый лай собак. Но собак он не увидел. Едва спрыгнул с подножки, как конвоиры набросились на него с двух сторон, схватили за руки, задрали их вверх так, что голова низко прижалась к земле. В таком положении куда-то повели. Темные коридоры, скрип сапог, лязг железных засовов…

Его завели в какую-то комнатку, заставили переодеться в полосатую робу смертников.

– Номер нашьешь в камере, – сказал вошедший в каморку человек.

Зиновий автоматически перевел на него взгляд, и тут же тяжелый кулак опустился ему на голову.

– Не смотреть! Ни на кого не смотреть! Голову – вниз!

Дальше в камеру он шел сам, с низко опущенной головой. В изоляторе во время перемещения при каждой остановке арестанту следовало просто поворачиваться лицом к стене. Здесь же и без того сгорбленного смертника ставили буквой «зю». По команде «марш» Зиновий лишь чуть-чуть разгибался, отлеплял прижатую к стене голову и на полусогнутых продолжал путь. А остановок было несколько, через каждые три-четыре метра – дверь-перегородка.

Разогнуться ему разрешили только после того, как впихнули в камеру. Это был небольшой закуток метра три на два. Стены под колючей «шубой», жесткая кушетка, свернутый матрац с начинкой из одеяла и комплекта белья, небольшой столик, табуретка с закругленными углами – все намертво прикручено к полу. В углу – печально знакомая «чаша Генуя»; вместо унитазного бачка – выходящий из стены ржавый кран: и смывать, и умываться. Крохотное оконце под потолком – решетка, реснички, все как в обычной тюрьме. Тусклая лампочка под потолком – в решетчатом абажуре…

Но прежде всего внимание Зиновия привлекли бурые пятна на стенах, на потемневшей от времени столешнице. И еще в стене напротив двери он заметил несколько небольших отверстий, грубо замазанных алебастром. Что это все значит?

Зиновий присел на краешек кровати. Уши сдавила глухая, но вместе с тем звенящая тишина. Жуткое ощущение. Как будто в могиле находишься. Как будто заживо погребен. Двигаться надо – разгонять могильную тишину.

Он встал, застелил и заправил постель. Прошелся взад-вперед и обессиленно повалился на кушетку поверх одеяла. И тут же, как гром среди ясного неба, резкий голос надзирателя:

– Лежать запрещено!

Такое ощущение, будто голос доносился с того света. Но все было как раз наоборот. Голос исходил из мира живых, чтобы встряхнуть мир мертвых. Мир, в котором оказался теперь Зиновий. Говорили с ним через маленькое окошко над «кормушкой» на уровне головы среднестатистического человека. Удивительно, но Зиновий не слышал, как оно открылось.

– Только сидеть. Только на табурете. Только спиной к двери. Подъем-отбой по команде.

Голос уверенного в своем особом могуществе человека. Никакой грубости в нем, никаких угроз. Но можно не сомневаться, что в случае ослушания расправа последует незамедлительно. Зиновий не просто вне закона, он уже вне жизни. С ним можно делать все, что угодно. Никто и слова не скажет надзирателю, если он в наказание сыпанет в камеру хлорки и плеснет поверх водой. Или, чего доброго, пустит в ход специальную дубинку…