Владимир Колычев - Твое место на Зоне

– Мы там еще и дачку заслали, ты уж проследи, чтобы она до адресата побыстрей дошла, – попросил он.

Вертухай кивнул и отправился своей дорогой. Хруль вернулся в машину. Там его ждали кенты.

– Ну чо там? – заерзал на сиденье Чирик.

Он только что вмазался, его перло.

– Да все путем, зарядил попкаря.

– Ничего, не дергается?

– А куда он, на хрен, с подводной лодки денется? – ухмыльнулся Хруль.

Достал из кармана колпачок от авторучки, вытащил оттуда свернутую в трубочку записку. Пробежал по ней взглядом.

– Чо там? – легонько толкнул его в плечо Чирик.

Он все еще пытался строить из себя центрового, но даже Буйвол уже не воспринимал его всерьез. Зато на Хруля посматривал с уважением. Сам-то он тупой как бревно и против течения плавать не умел. Ему нужен был буксир, а с Чириком далеко не уплывешь – масла в башке маловато. А вот Хруль мог повести его за собой, и Буйвол это понимал. Тупой-тупой, а где надо, соображает.

– Чо там, чо там! – передразнил Чирика Хруль. – Чувака одного пробить нужно.

Дело не самое простое, но Хруль знал, что справится с ним. И тот сержант ему поможет.

Лютого выдернули на допрос. Но в кабинете для допросов его ждал «кум». Как же он ненавидел эти встречи…

Игорь Бобрыкин по кличке Лютый имел за плечами две ходки. Первый раз заехал на кич по билету ценой рубль сорок четыре – статья сто сорок чертвертая, кража. К мужику одному в квартиру влезли, магнитофон бобинный стащили. Мелочовка, казалось бы, а на три года общего режима потянула. Второй раз попал за грабеж. Еще четыре года, но уже строгого режима. Откинулся, корешей старых встретил. Гульнули хорошо, домой на автопилоте шел. Смотрит, тетка упакованная идет – золотые сережки с брюликами в ушах, на пальцах перстни, на запястье браслет. Короче, не выдержала душа поэта. Догнал он биксу, прислонил к дереву в темном уголке. Ладно бы «рыжье» снял, так он еще под юбку к ней полез. Баба сначала вырывалась, царапалась, а затем сама в раж вошла. Стонет, подмахивает… А тут патруль – мент и два красноповязочника. Тетка сразу шум подняла. Ограбили ее, изнасиловали…

Повязали Лютого, в уголовку сдали. Опера ему грабеж шить стали. Статья сто сорок пятая не самая страшная – до четырех лет лишения свободы. Но это уже повторный случай, значит, планка наказания до двух пятилеток, считай, подскочила. А на зону идти не хотелось. Но если б только зона. Менты ему еще и мохнатый сейф пришить решили. Сказали, что лично позаботятся о том, чтобы его на крытке опетушили. Вот тут-то душа поэта дрогнула…

– Ну что, как там наши кролики? – хмуро спросил «кум».

Это был молодой старлей из оперчасти. Сосунок, короче. А ведет себя так, будто равных ему в этом мире нет и быть не может. Лютый для него – пыль из-под сапог.

– Холод их раскумарил. Дурь по хате ходит.

– Опля! Откуда?

– Да кто-то из попкарей Иткина греет.

– Кто конкретно?

– Не знаю. Но кто-то из смены. Я так думаю, когда Иткин с прогулки шел, ему грев передали.

– А думать – это наше дело, Бобрыкин. Твое дело – точно знать, кто, что да как… Что с Иткиным, насчет пистолета пробивал?

– Да был разговор. Сказал, что в сортире нашел…

– Эту сказку он всем впаривает. А тебе он должен правду рассказать.

– Да я подмазывался, а он не ведется… – угрюмо буркнул Лютый.

Сломали его менты, ссучили. Обещали закрыть дело об изнасиловании и смягчить приговор по сто сорок пятой статье, но в обмен он должен был стучать на своих сокамерников. А тут Иткин к ним должен был заехать. Кум лично ставил задачу – разговорить Холода, разузнать всю его подноготную. Ради этого Лютый даже сцену с «наседкой» разыграл. Сорвал с нар терпилу и давай его буцкать. Типа, Иткин должен знать, что болтать лишнего не следует. Все вокруг враги. Один Лютый друг. Только с ним можно откровенничать. Но Холод не купился на этот трюк…

– Значит, плохо подмазывался, Бобрыкин. Смотри, если не раскрутишь Иткина, грош тебе цена. На хрена, спрашивается, нам такой барабан, который не стучит, а? Снимем тебя с довольствия, дружище, приклеим мохнатую кражу да еще слух пустим, что ты стукач.

– Не надо, – поежился Лютый. – Я сделаю все как надо.

– Я верю в тебя, Бобрыкин… – язвительно усмехнулся опер. – И так не хочется в тебе разочаровываться. Да, насчет довольствия…

«Кум» достал из ящика стола кусок халвы, завернутый в промасленную упаковочную бумагу.

– Налетай, подешевело…

Лютый молча взял небольшой кусочек, попытался его съесть – не получилось. Такое настроение, что кусок в горло не лезет. Жаль, что в камеру нести нельзя. Ведь он на допрос ходил, а не с родственниками встречался.