В затуманенном мозгу всплыло лицо Ивана Самолетова, как он кричал на нее в джипе… А потом и сам этот его дорогой джип, его магазины, его кинотеатр, его залысины, его новый дом, его гостиница, его несвежая желудочная отрыжка… «Он же все равно никогда на мне не женится, это просто игра», – подумала Кира. Кассиопея обняла ее – руки ее были горячие и ласковые, их так приятно было ощущать, не то что те колючие ветки, что жалили ее, царапали ее кожу, рвали, ранили…
Кассиопея убрала со лба Киры волосы. Она совсем была не похожа сейчас на хозяйку, скорее на подругу – нежную и лукавую. А потом в спальню к ним пришел Герман с новой бутылкой вина. И Кира восприняла это как должное. Она ощущала себя тонкой перегородкой, невесомой препоной – нет, скорее призрачным барьером между ними двоими. Между ее похотливой покорностью и броней его мускулов и желаний. Между такими не родственными, не братскими и не сестринскими Содомом и Гоморрой. Но и это Кира воспринимала как должное. Точнее, ей уже было все равно. Наплевать, пусть. Самое главное – он не оставил ее там, в парке, на съедение, на растерзание страху. Ужасу ее детства. И за одно это она была ему благодарна.
Глава 29
Снова в темноте, или «конец света»
Свет погас – точно свечку задули. Исчез, пропал Тихий Городок, растворился во тьме ночной, точно и не существовал никогда.
Сергея Мещерского и Фому авария на местной подстанции застигла в баре кинотеатра «Синема-Люкс», островке цивилизации, куда по настоянию Фомы зашли они поужинать. Замешательство в баре длилось недолго, хуже было в залах, где демонстрировались сразу два фильма. В темноте гоготали, свистели тинейджеры: «Конец света!», «Опять у нас конец света!» Но в общем обошлось без жертв и больших разрушений, из чего Мещерский сделал вывод, что в Тихом Городке к подобным авариям и «концам света» привыкли.
В бар кинотеатра бармен и его подручные притащили керосиновые лампы. И наблюдать этот дедовский световой агрегат по соседству с итальянской кофемашиной на стойке было даже забавно.
Нет слов как забавно…
Керосиновые блики на бутылках…
– Слушай, Сережа, о чем ты эту Киру расспрашивал так дотошно? – поинтересовался Фома. – Я что-то не очень въехал.
К ужину он заказал себе и Мещерскому водки. Но в этот вечер пил в меру.
– Я объясню, только ответь сначала, где твой нож? – Мещерский не забыл еще тот свой самый главный вопрос.
– Нет, нет его больше. Выбросил. Вот дом наш старый ездил смотреть, там и бросил.
– Правда?
– Тебе что – здоровьем поклясться?
– Лучше памятью сестры.
Фома понурился.
– Ты же мог убить тогда Либлинга. – Мещерский покачал головой. – Тебя бы посадили, а между тем…
– Что? Ну что?
– Я вот с этой девчонкой говорил там, на улице, а думал о том, что мне Самолетов перед этим поведал. – Мещерский вздохнул. – Он сказал: в городе всех поразило, что Куприянова умерла почти сразу после того, как вы оба – Либлинг и ты – появились здесь. И еще он обмолвился об одной вещи: мол, убийца твоей сестры до сих пор не наказан, отсюда и все беды, в том числе и вся здешняя мистика. Но знаешь, не только мистика, но и реальность. Он на реальность сильно напирал. А реальность в том, что в городе произошло убийство. И молва сразу же прочно связала его, пусть и по неким совершенно фантастическим потусторонним мотивам, с тем прошлым убийством.
– А Самолетов тут при чем?
– Самолетов… А тебе не показалось странным, что единственный свидетель убийства твоей сестры – тот самый Полуэктов, который мог опознать убийцу, – вдруг погиб при таких странных обстоятельствах? Разве не логично было бы предположить, что ему помогли умереть, чтобы он никогда уже не давал никаких показаний?
– Но Германа не было уже тогда в городе.
– Германа не было, правильно. А что, если твою сестру убил не он? Подожди, подожди, только не выступай, я это просто в качестве версии предполагаю. Что, если Полуэктов сначала солгал следователю, опознав его, а потом уже сказал правду? Ведь он же показал потом, что за твоей сестрой там, в парке, шел не Герман, а кто-то другой.
– Кто – другой? Ванька, что ли, Самолетов?
– Между прочим, он сам мне сказал: «А вы такой байки городской, что это я, мол, повесил Полуэктова на карусели, еще про меня тут не слышали?»
– Он что – бухой был?
– Он был трезвый и подозрительно общительный. Потом, правда, помрачнел, когда увидел возле салона Либлинга и эту Киру. Кажется, он к ней неравнодушен, и даже очень. Ведь только что мы видели, как он ее, а? Словно ревнивый муж.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу