Клод Файар - Клоун умер на манеже

Людовико и его сестра Марта все еще оставались под самым куполом. Когда Паль начал петь и поднял взор к небу, чтобы отыскать там луну, подружку всех Пьеро, Людовико отбросил трапецию с укрепленным на ней картонным кругом, выкрашенным серебряной краской, на котором была нарисована насмешливая луна.

Паль от неожиданности отпрянул, схватился за лоб. Тогда Марта бросила второй диск, но на нем луна была суровой. Потом Людовико и Марта потянули трапеции к себе, и две луны, поднимаясь и покачиваясь, сплелись воедино.

Растерянный, напуганный Паль спотыкался все больше и больше. И когда он пропел:

в зале раздался дружный хохот.

– Такая глупая шутка с этой луной, – сказал Джулиано, – а публика всегда в восторге. Впрочем, в целом интермедия довольно комичная. Дальше уже не так смешно. Но, я думаю, вы знаете продолжение.

– Да, – ответил Ошкорн. – Насколько я помню, Штут-Коломбина снова появляется на манеже, и Паль думает, что это призрак…

– Слов нет, юмор мрачноватый, но публике нравится…

– Паль обворожителен, ничего не скажешь, – проговорил Ошкорн, – и можно понять, в чем секрет его успеха. А как относится к этому Штут, не ревнует?

– Вы не знаете женской души. Штут пользуется таким же – если не большим! – успехом. Женщины любят тех, кто заставляет их смеяться, пусть даже предмет их обожания ужасающе гротескный! – ответил Джулиано.

Он склонился к Ошкорну:

– Вы можете убедиться в этом на примере мадам Лора. Сначала она была весьма благосклонна к Палю. Но победу одержал Штут. И какую победу!

Тем временем свет снова начал постепенно гаснуть. Зал погрузился в полумрак: два прожектора с синими стеклами окутали манеж мертвенным светом. Начиналась третья часть пантомимы.

В полутьме Ошкорн увидел Жана де Латеста, тот проскользнул за спинами зрителей в проходе вокруг партера и сел на свое место в ложе.

Коляска снова медленно выехала на манеж. Пони был покрыт отороченной серебром черной попоной – такими покрывают лошадей, впряженных в катафалк.

В коляске лежала распростертая Коломбина – в той же позе, что и прежде, без признаков жизни, с кинжалом, который все еще торчал в ее груди.

При виде этого зрелища Паль отшатнулся. Потом он взял себя в руки. Он вдруг понял, что это на, него нашло просто какое-то наваждение, он считал, что убил Коломбину. Нет, он не убил ее, она вернулась, вот она, живая! Обезумев от радости, он, подпрыгивая, побежал за коляской, которая уже заканчивала традиционный второй круг по манежу. Когда наконец коляска остановилась, Паль с живостью схватил руку Коломбины и поцеловал ее.

И тут он снова с гримасой ужаса отшатнулся и, чтобы не видеть душераздирающей картины, закрыл лицо руками.

– Штут затянул игру, – сказал Джулиано. – В остальном все, как обычно. Паль опускается на колени, чтобы поцеловать Коломбине руку, она, воспользовавшись этим, изо всех сил ударяет его кулаком по затылку. А потом они обнимаются… Так что же все-таки там происходит?

Тоже явно заинтригованный происходящим, к коляске подошел месье Луаяль. Он склонился над Штутом и, потрясенный, отпрянул. Публика в зале покатывалась со смеху.

Месье Луаяль снова склонился над Штутом, осмотрел кинжал, вытащил его из раны. Брызнула кровь. Месье Луаяль сделал знак своим сыновьям, и они повели пони с манежа. Публика провожала их дружными аплодисментами.

– Отлично сыграно! – сказал Ошкорн.

– Отлично сыграно! – согласился Патон.

– Скверная шутка – ответил Джулиано. – Пойдемте! Я думаю, что на этот раз вы потребуетесь.

Патон машинально взглянул на часы. Было ровно двадцать два часа пятьдесят две минуты.

В ожидании судебно-медицинского эксперта и комиссара полиции квартала труп Штута перенесли в артистическую уборную, которую он до сих пор делил с Палем, и положили на диван.

Рухнув в кресло, Паль рыдал как ребенок. Над ним, нежно взяв его за руки, склонилась наездница Преста. Сквозь рыдания Паль твердил:

– Теперь я потерял все!

Служащие цирка один за другим подходили к телу. Патон хотел было всех разогнать, но Ошкорн остановил его:

– Пусть идут. Интересно посмотреть на реакцию каждого при виде тела, а вреда от этого никакого. Наверняка для расследования нет ни малейшей зацепки. О, хотел бы я, чтобы они все сняли свой грим. Под слоем белил не угадаешь выражения их лиц.

– Да уж точно, если кто и побледнеет, не увидишь, – мрачно пошутил Патон.