Игорь Чубаха: Крестовый отец

– Кто за этим стоит, не знаю. А вот «за что»... Тут есть догадки...

Наверху кто-то заерзал, заныли пружины – Панас заткнулся. Заткнулись и шептуны через два ряда. Потом Панас продолжил, и шепот его превратился в едва разбираемое шуршание.

– Клим в «Углы» угодил карамболем, на него ничего серьезного, понятно, не было. Промурыжили бы его по любому недолго, ну, месяц от силы. А он успел просидеть неделю и помер.

Шрам кивнул – слышал эту историю. В Питер Клим подвалил разгребать недоразумения между Рамизом и Лехой-Батоном. Бодаловка была серьезной и грозила северо-западной братве нешуточной войной, но с помощью Сибирского стороны все-таки развели. А прихватили Клима по глупому. Кто-то из ментовских стукачей спалил хату, на которой гостевал в Питере законник.

И дело-то было не в воре, а в волынах, что хранил у себя хозяин малины. Стволов там набралось на целый арсенал. И до окончательного выяснения, кто причем, кто непричем, Клима определили в «Углы». Где старик, а ему уж перевалило за шестьдесят, и откинул ласты от сердечного приступа. В чем никто (как выясняется кроме Панаса) не усмотрел ничего напряжного, Клим маялся сердцем – про то было известно.

– Поселили его, понятно, с комфортом, в отдельную. Подпитку организовали на высшем уровне, – продолжал Панас. – И вот... – он пододвинулся еще ближе. – На прогулки Клим выходил к разным людям. Старик же, покалякать охота. И вокруг стали поговаривать, что очень не нравится Климу, как люди живут в «Углах», не по закону. Беспредельщины много. Заговорили, что Клим хочет тутошнюю жизнь по понятиям поставить.

Панас прервался, отвернулся, чтоб откашляться.

– И это все? – Шрам понял, что слушает очередную ботву о правильном воре, который хочет навести порядок, чтобы людям вышло облегчение, да вот злыдни строят козни и изводят вора. Какая-то фигня колола локоть. Сергей щупанул пальцами дырку в матрасе – трофеев чиркалка и четыре спички.

– Не все, – пообещал Панас. – Раз он появился и на нашей прогулке. Вспомнил меня, – было сказано с гордостью. – Я по второй ходке отдыхал на зоне, которую Клим в то время держал. Потрендели мы с ним немного.

– Из Аляски за два месяца до Нью-Йорка дошкандыбал. – снова ожил треп через пару рядов, – И хранил на память об Родине пачку сигарет «Друг» с последней сигаретой. А в Нью-Йорке так прибалдел от небоскребов, что решил выкурить. Не успел поднести спичку, тормозит рядом кадилак, а от туда буржуй: «Эй, мистер, я типа вкалываю на „Филиппе Морисе“, но никогда таких сигарет в упор не видел!» Пригласил этот буржуй Витю Маляева в кабак, и давай выспрашивать, нюхать сигарету, и чуть ли не жевать: откедава, мол, такой ядреный табак?..

– Ну и? – вырвалось у Сергея нетерпеливо. Достало. Он вообще был готов через пару-тройку слов оборвать Панасову сказку. И еще хромая мысль отбросила тень: «А ведь и Панаса могут настропалить меня угрохать. Посулить койку лазаретную, забашлять за адвоката или вообще протаранить выход на волю – и устоит ли он?»

– Странные вопросы Клим задавал, – Панас, кажется, въехал, что не слишком пронял своей темой бывшего солагерника. И заторопился. – Вопросы вопросами, а потом он и говорит. Дескать, скажи, Панас, чего заслуживает человек, который в общак не докладывает. То есть крысятничает. И крыса та не мыло или печенье из посылки у кентов своих уводит, а такие бабки, что от одних нулей голова закружится. И когда правильные люди горе мыкают, этот жирует на их несчастьях и повинную не держит. Что, спросил меня Клим, разве можно терпеть такое?..

– А Витя Маляев был не жмот, – продолжалось бубнение невдалеке, – Он говорит буржую: «Табак такой произрастает только в России. Но если хочешь точный адрес, то поклянись мне своей матерью исполнить одно условие. Типа, нарекались сигареты – „Друг“, „Френд“ по вашему. Но остался у меня на зоне корешок закадычный Акиль Акета. Хочу, чтоб новое имя у цигарок было в честь него. Но и здесь не так все просто. Тут же советские менты прознают, и жизни корешку не станет. Так что назови сигареты „Кент“ в честь моего друга анонимно. „Кент“ по нашему одна фигня с „Френд“. Заметано?» И буржуй поклялся здоровьем матери...

Уже некоторое время вокруг прежней тишины не было. Сначала зародился где-то за центром камеры настойчивый шепот, переканавший в базар вполголоса. Потом люди свои голоса уже не тушили. После началась возня. Вякнулся вскрик, который словно бы придушили, металлически задребезжали вздрогнувшие шконки, что-то с грохотом шваркнулось об пол.