Сергей Зверев - Жулик - грабеж средь бела дня

– Понимаешь, Лидка, тут у меня разное барахло, – доверительно сообщил Эдик маленькой проститутке и, как бы невзначай приоткрыв чемодан, продемонстрировал его содержимое, – трусы, носки, рубашки…

– В тюрьму готовишься? – глупо хмыкнула Лида.

– Типун тебе на язык! – посуровел Голенков. – Сложил на всякий случай – если Наташка меня из дому выгонит… Чтобы долго не собираться. Долгие проводы – лишние слезы. Пусть у тебя пару месяцев постоит… Не против?

Такое объяснение вполне удовлетворило Ермошину.

– Да пусть хоть сто лет стоит! – отмахнулась она. – Пить-есть не просит. Вон, на антресоли закинь.

– Тебе через три дня со следаком беседовать. Показания закреплять, – вкрадчиво напомнил бывший опер и, закрыв чемодан на ключ, встал на табуретку. – Не забыла?

– Не вопрос, папик! Только давай перед этим у тебя на работе встретимся… Типа проинструктируй, че мне про этого Жулика втирать.

– Встретимся, – значительно пообещал Голенков, слезая с табуретки. – Проинструктирую.

– А еще пятьсот гринов я получу?

– Получишь, – успокоил Эдик. – Мы же обо всем договорились.

– А может… чуть больше отсыплешь, а? Слабо? Типа в честь будущих родов. Сам-то ты… десять штук со старухи поимеешь! – с неожиданной наглостью напомнила малолетка.

– Поимею, не поимею… Не твоего ума дело, – холодно отрезал бывший сыщик и, попрощавшись, двинулся на выход.

Теперь, став богатым и значительным, недавний арестант больше не интересовался какими-то десятью тысячами долларов, которые еще недавно собирался зарядить маме Жулика «за заяву». Порог счастья виделся ему теперь лишь забрызганным кровью и мозгом смертельного врага. Тем более что все предпосылки для уничтожения Сазонова были у мстителя налицо.

А уж в том, что профессиональный аферист рано или поздно вернется домой, бывший оперативник ни на йоту не сомневался…

В представлении Лиды Ермошиной все мужчины делились на три категории.

К первой относились те, с кем можно было трахаться только за деньги: кавказцы с Центрального рынка, колхозники из базарной гостиницы и солдаты местного гарнизона.

Во вторую категорию входили люди полезные – или с деньгами, или облаченные властью: местный участковый, инспектор по делам несовершеннолетних и директор торговых рядов. С таких проститутка гонораров не брала, объясняя свое бескорыстие внезапно нахлынувшим на нее высоким и светлым чувством. На эти слова покупались даже неглупые, умудренные жизнью люди – как, например, Эдуард Иванович Голенков…

Но к некоторым мужчинам Лида действительно испытывала искреннюю симпатию. Директор охранной фирмы «Находка» Геннадий Зацаренный по кличке Цаца и был одним из таких счастливцев. В зачаточном сознании Ермошиной этот мелкий бандит на ржавом «Кадиллаке» представлялся чем-то средним между султаном Брунея и Аль Капоне, если только она когда-нибудь слышала о существовании этих двоих…

…Отправив младшего брата к дедушке «пострелять по зэкам», Мандавошка пригласила Цацу в свою комнату и внимательно взглянула в его глаза. Бессонная ночь, проведенная Геной за ломберным столом, не прошла бесследно. Бледное лицо выглядело отечным и серым. Движения были вялыми и неуверенными. Глаза сверкали пустым бутылочным блеском.

– Генка, что у тебя стряслось? – участливо спросила Ермошина.

– Послушай, Лидка… – Зацаренный принялся нервно грызть заусенец. – У тебя штукарь баксов долгануть можно?

– Да ты че! Откуда у меня такие деньги! – Базарная проститутка честно округлила глаза.

– Не насовсем же! В долг. На жопу божусь! Давай под расписку. Если хошь – через нотариуса… Лидка, бля буду, конкретно горю! Понимаешь? На две недели всего! А хошь под процент? Долганешь мне штуку, получишь штуку сто. Сотку баксов за две недели ни за хрен поимеешь! Это тебе не базарных ментов «микрофонить»!

– Да откуда у меня столько бабла? – опечалилась Ермошина.

– Но ты же сама говорила, что недавно круто поднялась! – вкрадчиво напомнил Цаца. – Или лохом меня считаешь… которому можно вермишель на уши вешать?

Мандавошка вздохнула. Ей действительно хотелось помочь пацану, которому очень симпатизировала. Однако она все-таки опасалась, что тот разведет ее, как тупую крольчиху.

– Лавэ-то у меня есть, – наконец призналась Ермошина. – Не штукарь, конечно. Чуток поменьше. Да только я его отложила и вспоминать не хочу, где лежит. У меня шесть месяцев сроку – прикидываешь? В семь уже могу родить. Что тогда, бля?