Сергей Зверев - Жулик - грабеж средь бела дня

Даже нескольких часов, проведенных в обществе родителя, оказалось достаточно, чтобы понять: с этим человеком лучше не шутить. От отца исходил мощный поток отрицательной энергетики. Татуировки же его и вовсе внушали Ермошиной какой-то иррациональный, почти мистический страх. С ног до головы Кадр был расписан тигровыми оскалами, карточными колодами, горящими свечами и прочими символами тяжелой жизни в неволе. Наколок не было разве что на лбу, за ушами и под ногтями… Такому человеку не стоило врать. Да и обещание «вывернуть матку через жопу» донельзя впечатлило девушку.

И потому Лида довольно детально поведала папе и о случайном знакомстве с бывшим ментом, и о своем заявлении на Жулика, и о пятнах крови на брюках, и о выпавших из кармана империалах, и о похищении Тани, и о новой заяве на Сазонова, написанной ею под диктовку Эдуарда Ивановича.

Ермошина ничего не приврала, рассказав даже, от кого она в действительности беременна.

– Да ты что?! – Последнее сообщение поразило Кадра.

– Прости, папочка, – всхлипнула малолетка. – Так получилось…

– И кого же ты от него выродишь? Ни мышонка, ни лягушку, а неведому зверюшку? – Миша задумчиво почесал коротко стриженный затылок и, медленно стянув с пояса ремень, взорвался: – Ты почему, блядь, не предохранялась, а? Почему аборт или искусственные роды не сделала? Чему только вас в школе учат? Да я тебя, сучка, отучу блядовать! Мало того, что пацану дешевый зехер нарисовала, так ты еще трахаешься с…

Лида тяжело бухнулась на колени.

– Не бей, папка… – запричитала она, и из уголка глаза грязной дорожкой потекла тушь. – Невиноватая я! Так получилось.

– А дедушка твой… вертухайская рожа, куда смотрел? – ярился бывший зэк, размахивая ремнем.

– Ты ведь сам всегда говорил: «Лучше иметь дочь проститутку, чем тестя мента!» – очень кстати напомнила Мандавошка.

Несколько часов Кадр слонялся по квартире как неприкаянный, осмысливая услышанное. Лида и ее малолетний брат Дима старались не попадаться ему на глаза. И лишь тесть не проникся значимостью момента: закрывшись на кухне, он высунул в окно игрушечный автомат, расстреливая «бунтующих зэков».

– А ну заткнись, старый долбоеб! – эмоционально посоветовал Ермошин.

– Тра-та-та-та! – донеслось из-за кухонной двери. – Уголовные рожи, приказываю вам прекратить бессмысленное сопротивление! Сложите заточки и выйдите на плац! Всем сдавшимся будет сохранена жизнь!

Ворвавшись на кухню, Кадр отобрал у безумного старика табельное оружие и от души засадил коленом в пах.

– Еще раз такое услышу – яйца над головой бубенцами завяжу, – ласково пообещал недавний арестант и по памяти процитировал любимый правозащитный документ: – «Все люди рождены свободными и равными в достоинстве и правах. Они обладают разумом и совестью и должны действовать по отношению друг к другу в духе братства». Братства! Во какие слова! А ты на братву гонишь, уро-од…

Отставной «вертухай» заплакал от бессильного унижения.

– Не сметь меня оскорблять! Я лучшую часть своей жизни отдал, охраняя общество от таких, как ты и твоя братва!

– А пошел ты на… – Схватив классового врага татуированной пятерней за лицо, Кадр с наслаждением пристукнул его головой о стену.

Старик вырубился, а Миша отправился в гостиную.

– Иди-ка ко мне, доченька… – недобро позвал он.

– Что, папка? – Лида осторожно опустилась на диван рядом с отцом.

– Слушай сюда. То, что ты не от Жулика залетела, раскроется сразу, как ты родишь. Ты, дурочка с переулочка, хоть сама это понимаешь?

– Ой, точно… и как это я не въехала?!

– Слушай дальше. Мусорок этот… Голенков – еще та сучара! Думаешь, я его не знаю? Кто мне последний срок накрутил, а? Хитрожопый, сука… Думаешь, он просто так тебя заставил заяву об угрозах в ментуру снести? Вальнет тебя, а концы вновь на Жулике сойдутся. Потому что в мусорне твоя заява по-любому останется.

– Да ты че?! – искренне поразилась малолетка.

– Короче, я с этой гнидой поговорю… Поможешь, ясно?

– Все, папка, сделаю, все, что ты скажешь! – с готовностью подтвердила Лида.

– И с Михалюком не мешало бы перетереть… – задумчиво добавил Кадр, обращаясь скорей к самому себе, чем к дочери.

– Хочешь, помогу и с ним перетереть? – услужливо предложила дочь.

– Заткнись, манда! А теперь еще раз расскажи мне про Седнев и про царские червонцы… В подробностях!

Как ни старалась Ермошина вспомнить подробности, ничего нового она не сообщила.