Лена положила голову на плечо мужа и заплакала.
— Ни в какую больницу я не пойду!
Костя погладил её по плечу. Растерянно посмотрел на Таню, потом перевёл взгляд на Валеру.
— Вера сказала, что всё устроит сама и лучшим образом, — сказал Валера, — никто ни о чем не узнает. Обещала завтра же позвонить.
— Вот что значит старая любовь! — не удержалась Таня. — Молчу, молчу… — она выставила руки вперёд, словно защищаясь от мужа, обернувшегося к ней с переднего сиденья с искаженным лицом.
— Может, обойдется? — с надеждой спросила Лена. — Может, уколы какие-нибудь?
— Нет, — спокойно сказал Костя. — В больницу — в самую первую очередь. Остальное потом. Успеется…
Дальше они ехали молча. Теперь все самое страшное, что задумал Костя, становилось реальностью.
— Костя, всё же не надо… — не выдержала Лена, когда они вечером пили чай на кухне. — Да чёрт с ними, в конце концов!
Костя медленно замотал головой.
— Опять? Опять ты начинаешь… — Он сжал кулаки. — Кажется, договорились уже! Ты им можешь простить за себя. Только это ничего не меняет и не отменяет! Понимаешь? Ты можешь простить за себя. Но не за меня.
Валера переглянулся с женой, достал из холодильника бутылку водки.
— Может, дёрнем по стакану — да спать? А то опять наговорите лишнего… Жаль, Лене нельзя. Завтра в больницу.
Они выпили втроем, не закусывая. Потом так же молча уставились в телевизор. Потом выключили его, поскольку в голову ничего не лезло, и, сколько они ни смотрели, так и не могли понять, что там происходит. Потом выпили снова, уже налив полстакана Лене. И снова включили телевизор. И снова выключили, когда стало раздражать бессмысленное и натужное веселье обитателей экрана. Так и уснули все четверо одетые, сидя рядом на узкой кухонной тахте напротив маленького телевизора, что стоял у Тани с Валерой на холодильнике.
Утром Таня позвонила по 02 в милицию.
— У меня возле метро сумочку украли! — проныла она жалобно.
— Возле какого метро? — спросил скрипучий женский голос.
— Ой, кажется, «Выхино»…
Дежурная что-то недовольно пробормотала и назвала номер отделения милиции. Таня набрала номер.
— Это милиция? Сорок четвертое отделение? Гену можно к телефону?
— Какого ещё Гену? — Голос этого дежурного был игривым. — Я вот тоже Гена. Фамилию хоть знаете?
— Ой, забыла! Как же его… ну, светленький такой, симпатичный, мы с ним возле метро позавчера познакомились. Он с ребятами там дежурил.
— А… Кравцов, что ли… А что ему передать?
— Я лучше сама ему позвоню.
— Ему знаете сколько вроде вас звонят? — Насмешка в голосе дежурного смешалась с завистью. — Он поймёт, о ком речь?
Таня вздохнула. Подмигнула мужу.
— Скажите, а он хоть неженатый?
— Ну вот, всё вам расскажи… Ладно, девушка, не будем занимать служебный телефон. Завтра он заступит, сегодня отдыхает, понятно?
— Понятно… — Она снова горемычно вздохнула. — Все вы такие.
И положила трубку.
— Откуда что берётся! — покрутил головой Валера. — Значит, больница на пару дней переносится?
— На один день, — сказала Таня. — Но не больше! Так и передай своей… Вере.
…Вечером следующего дня они вчетвером подъехали к метро. Там, как всегда, было много народа: все те же торгующие бабки, спешащие в метро или на электричку люди.
Они стояли поодаль, с таким расчетом, чтобы не привлекать к себе внимания. Лена выглядывала из-за Костиного плеча, смотрела в старенький театральный бинокль, который отыскался у Валеры.
— Вон этот дядя Гасан… а за лотком — его младший брат стоит, — узнала она. — Надо же! Их отпустили…
— А ты как думала, — усмехнулась Таня. — От тебя им нужно одно, от них другое. Да вон они, омоновцы! — воскликнула она. — Не туда ты смотришь… Да убери ты бинокль! Вон слева, в форменной куртке, лысоватый, не он?
— Он… — Лицо Лены сделалось мертвым, как в тот вечер, когда она вернулась из милиции.
— Я его знаю, — сказала Таня, взяв бинокль у Лены. — Точно, он! Однажды, сволочь, открытым текстом предлагал мне с ним пойти…
— Теперь бинокль у неё взял Костя… В этот момент милиционер, которого он попытался разглядеть, отвернулся, потом его заслонили в толпе… И наконец, он повернулся лицом к Косте и, казалось, встретился с ним взглядом.
В прицел был виден старик лет семидесяти, который медленно шел по тротуару, касаясь рукой стены дома, чтобы не поскользнуться. В руке он нес целлофановый пакет с надорванной ручкой. Полупустой пакет.
Читать дальше