Александр Войнов - Наследник Агасфера

Скоро заканчивалось принудительное лечение, и такая находка была очень кстати, но не давала покоя мысль о ее происхождении. Кое-что начало проясняться сразу же после отбоя. Кеша вернулся с пищеблока и обнаружил, что кто-то рылся в его вещах. Содержимое тумбочки было перевернуто вверх дном, а постель, аккуратно застеленная утром, измята. Кто-то сказал буфетчику, что в углу под лестницей, где стояла его койка, незадолго до ужина видели Папу. Горбун побелел от злости и бросился во вторую палату. Он перерыл папину постель, но ничего не нашел. Кеша схватил клептомана за шиворот и потащил на «буйняк», где вместе с санитаром начал проводить допрос с пристрастием. Но тот уже не раз бывал в подобных переделках и, кроме своего прозвища, которое он произносил осуждающе и с видом напрасно обвиняемого человека, ничего не сказал. Если бы он произнес хотя бы одно новое слово, то это был бы признак выздоровления, едва ли не единственный за всю историю отделения.

На вопрос санитара Иннокентий ответил, что у него пропала фотография любимой женщины, которую он задушил своими руками.

Понаблюдав издали за экзекуцией, которой был подвержен неудачник-клептоман, Свист прошел во вторую палату, отмотал от катушки, взятой у Паука, полуметровый отрезок нитки и, продев его в ушко ладанки, повесил свою находку под пижаму на шею Статуэтке. Тот никак не отреагировал на не совсем обычные действия своего соседа по палате.

«Он будет последним, кого Горбун может заподозрить в краже. Пусть ладанка ночь повесит на шее у Статуэтки, а утром перепрячу ее понадежнее», — подумал Свист и, взяв зубную щетку, пасту и мыло, пошел в умывальник.

Каково же было его удивление, когда, вернувшись в палату, Свист увидел, что Статуэтка самостоятельно лег в кровать, укрылся одеялом и крепко спал. В тот момент он не придал этому значения. На следующее утро Свист, стараясь не разбудить спящего Статуэтку, снял с него ладанку и, уличив удобный момент, отнес Полине.

Вернулся Свист только к обеду. В отделении был банный день, и оно напоминало растревоженное осиное гнездо. Больные сновали взад и вперед безо всякой видимой причины. Руководил банно-прачечной операцией санитар Юхим Козел. Он очень гордился своей фамилией и, будучи навеселе, охотно рассказывал, как его далекий предок, реестровый казак Яшко Козел, служил у гетмана Ивана Мазепы вестовым. Медсестры и санитары верили ему с большим трудом и заглазно перемещали ударение с первого слога на последний, называя своего сотрудника козлом. А сестра-хозяйка, с которой у Юхима не ладились отношения, именовала его по-украински Цапом.

По вечерам Юхим, собрав вокруг себя сестер и санитарок, любил рассказывать непристойные истории, сопровождая повествование неприличными жестами и телодвижениями. Когда красноречие достигало апогея, он своими несоразмерно длинными конечностями, раздувающимися ноздрями, из которых торчали кустики волос, и очень подходящим к его сухопарой, жилистой фигуре тонким пронзительным голосом действительно смахивал на старого похотливого козла.

Последним из душа санитар вытолкнул Статуэтку и прислонил его к стене в углу коридора. Увлеченный раздачей чистого белья, Юхим надолго забыл о его существовании. Больной, в чем мать родила, понуро опустив голову, простоял в углу не менее получаса. Закончив все дела, санитар подошел к нему, держа в руках кальсоны и рубаху.

— Стоит статуя и смотрит вниз. А вместо х...я лавровый лист, — радостно проблеял Цап и хлестнул скрученными кальсонами Статуэтку между ног.

То, что произошло после этого, не укладывалось ни в какие рамки. Статуэтка сделал шаг вперед и влепил Юхиму звонкую пощечину.

— Ты Козел! — коротко отрубил душевнобольной, выхватил у Юхима из рук кальсоны и направился к себе в палату.

Статуэтке пришлось бы туго, но его спасла счастливая случайность. Из глубины коридора за происходящим наблюдал заведующий.

«Поразительно, — подумал врач, — около двадцати лет этот больной находился в стопорном состоянии и ничто не предвещало ремиссии. А только что он адекватно отреагировал на действия санитара. Надо просмотреть его историю болезни и тщательно проанализировать все назначения за последний месяц. Завтра же отведу его на кафедру».

Доктор сделал замечание стоявшему навытяжку санитару и не спеша удалился к себе в кабинет.

«Может, этот случай взять за основу моей будущей диссертации? — подумал он. — Кажется, я засиделся в этой глуши. Кандидатская поможет перевестись в городскую клинику и занять достойное положение. Не всю же жизнь сидеть в этой дыре».