Сергей Майдуков - Клянусь отомстить

А вот семья Рыбальских, с которой Кандыбины были столь дружны, что даже забором не отгораживались, дачу продали. Пашка стал допытываться у Витька, за сколько да почему. А тот насупился, желваки погонял на скулах и буркнул: «Надо так. Тебе тоже советую не упираться».

Больше от него добиться ничего не удалось, как Пашка ни наседал. Так и съехали Рыбальские, бросив нехитрые пожитки, огородный инвентарь и утварь. Перед отбытием Витек два пузыря выставил, так Пашка с того дня не просыхал. Пропил заначку, Надюхин кошелек спер, а сегодняшнего утра ждал, как казни, потому что деньги кончились и взять было негде. А тут подарок судьбы емкостью семьсот пятьдесят! Есть все-таки Бог, есть!

Очнувшись, Пашка первым делом допил водку, а потом принялся докуривать две последние сигаретины, сжигая их мелкими, экономными затяжками.

Может, и в самом деле продать дачу? Нет, глупо. Деньги все равно Надюха приберет и спрячет, а без дачи придется круглый год в квартире на головах друг у друга сидеть. Там и выпить не дадут как следует. Не спрячешься, не отлежишься, везде достанут. Нет уж, нам самим дачурка пригодится.

Пашка сплюнул, проделав это независимо и гордо. Точно так же, как сделал это, когда окончательно послал подальше лощеного парнишку с папочкой.

— Не продается, понял ты? — заорал он, разогретый спиртовыми парами. — Ты что, тупой? Сколько раз тебе говорить? Вали отсюда.

— Хорошо, я уйду, — сказал лощеный. — Но вы пожалеете.

В словах его чудилась угроза, настолько реальная и ощутимая, что Пашка даже протрезвел немного. Но тут на голоса выскочила Надюха, взвинченная и почти что невменяемая, как всегда, когда Пашка выходил из подчинения. От ее воплей лощеный чуть ли не бегом припустил к своей иномарке, только его и видели…

Вот бы найти его и сговориться так, чтобы деньги через рабочие Пашкины руки прошли, а Надюха про сделку раньше времени не узнала. Тогда можно было бы снять квартиру, занести туда пару ящиков водяры и пожить в свое удовольствие, как человеку. Но деньги ведь кончатся, причем скорее раньше, чем позже, это даже проспиртованные Пашкины мозги понимали. Вот и оставалось смириться.

Пашка тупо посмотрел на последний окурок, дотлевающий в пальцах. Смиряться не хотелось. Это означало возвращаться домой с повинной и очень больной головой. Два, три, а то и четыре дня Надюха будет пилить заживо, прерываясь только на сон и посещение туалета. Бу-бу-бу, ба-ба-ба, бе-бе-бе. А рефреном будет звучать: «Алкаш проклятый!» А Пашка будет под эту музычку вкалывать с утра до вечера. И страдальчески заглядывать в глаза дочурки: простила ли?

Эх, оттянуть бы эту каторгу!

Выбравшись из кустов, Пашка не стал отряхиваться от сухих веточек и паутины, а, как был, побрел по тропке, ведущей вдоль озера. Возвращаться домой отчаянно не хотелось. Уж лучше потом, когда хмель окончательно выветрится. Только надолго ли хватит выпитого? Час, два, три, а потом все сначала: похмелье, смертная тоска, ночные кошмары, визгливый голос жены, сверлящий мозг. Хоть в петлю!

Стоя на прогалине, Пашка безнадежно пошарил по карманам, прекрасно зная, что не выудит оттуда ни мятой купюры, ни даже сигареты.

— Хреново тебе, друг?

Голос, раздавшийся за спиной, прозвучал весело, но без издевки, а даже с некоторым участием. Медленно повернувшись, Пашка прищурился, прикрывая глаза от солнца. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, крепкий, в трикотажной рубашке с мягким воротником и короткими рукавчиками, обтягивающими бицепсы. Улыбаясь, он поглаживал бутылку с прозрачной жидкостью, которая явно не была водою.

— Нормально, — произнес Пашка хрипло, глядя то в глаза незнакомца, то на бутылку в его руках.

Рубашечка была малиновая, с белым крокодильчиком на кармашке.

— Подлечимся? — предложил ее обладатель. — Перебрал вчера. Вот, взял лекарство, а одному неохота. Ты как?

— Я? — Пашка сглотнул. — Можно, если не шутишь.

— Тогда пошли на бережок, — сказал мужчина в малиновой рубашке. — Там нам никто не помешает.

Спустившись по пологому откосу, они расположились на деревянном помосте и свесили ноги над зеркальной гладью озера. Пахло тиной и гниющими камышами.

— О! — обрадовался неизвестный, показывая стакан, извлеченный как бы из ниоткуда. — Посуда имеется. Я себе налью, а ты из горла? Не возражаешь?

Пашка не отказался бы даже прямо с досок лакать по-собачьи. Он преданно посмотрел в глаза новому другу и принял бутылку из его больших сильных рук. Звали этого замечательного человека Мишей. Оказалось, что вчера он праздновал свой день рождения на даче, а сегодня душа требовала продолжения.