Даниил Храбровицкий - По следу

- Дурак! - в сердцах произнес Северцев. Они помолчали. - У меня сын такой был. Тоже, как пень, упрямый. Погиб в сорок первом под Гжатском… - Он тяжело выдохнул воздух и как-то весь сник - плечи ссутулились, глаза потухли, и Коваленко почувствовал, как тяжело сейчас этому усталому, уже далеко не молодому человеку.

…Не спрашивая ни о чем, Иван Ильич заговорил о сыне. Он рассказывал неторопливо и подробно о его склонностях и привычках, о ночах на рыбалке, которые они коротали вместе. И в каждом слове сквозило порою трудно уловимое, немного суровое, но неизменно теплое отцовское чувство, то самое мужское тепло, которого все эти годы так не хватало Виктору Коваленко.

Одно откровение порождает другое. Виктору вдруг неотвратимо захотелось открыть этому, в сущности, постороннему человеку свою душу, рассказать о том, чем он не стал бы делиться даже с матерью, хотя считал ее самым близким и, пожалуй, единственным другом.

Да, он был в лагере, но об этом сейчас не к чему вспоминать, было и прошло… Он говорил о девушке, и Северцева поразили какая-то свежесть и глубина чувства, словно откуда-то издалека вдруг пахнуло на него теплым ветром его юности…

История была коротка, она не блистала новизной и заканчивалась печально. Он объяснился девушке, но родители были категорически против; она спросила разрешения у родителей и отказала. Ее отец, преподаватель физики, человек старых правил, не желал и слышать о том, чтобы дочь вышла замуж за амнистированного. Так они разошлись.

- Когда это случилось? - спросил полковник.

- Вчера. Мы встретились в двенадцать дня, и она мне сказала…

- И вы провали вместе, весь этот день?

- Нет. В четверть первого она ушла.

- А дальше? Ведь тебя целый день не было дома.

- Это опять допрос?

- Мне просто интересно узнать, что было дальше.

- Дальше я бродил по улицам и думал. Иногда необходимо остаться одному. Я думал, что ее отец по-своему прав: мало ли хороших ребят с чистой анкетой?

- Чепуха! - уверенно сказал Северцев и повторил с ударением: - Чепуха!

- Не чепуха, гражданин начальник.

- А почему ты не рассказал следователю того, что говоришь сейчас мне?

- Потому что я не хочу, чтобы ее вмешивали в это дело.

- Ну, а ты сам?

- Мне уже все равно.

- Глупо.

- Не знаю.

- Эх, дорогой ты мой! - Северцев наклонился к Коваленко.- Давай-ка без всяких церемоний говорить о вещах прямо, мы же с тобой не дети. Допустим, я поверил, что ты не причастен к делу, которое лежит на моем столе. Но, согласись, одной только уверенности недостаточно, если ей противостоят факты, свидетельствующие не а твою пользу. Возможно, эти факты базируются на недоразумениях, будем считать их цепью трагических заблуждений, но кто нам поверит, даже мне? Пойми, без тебя мы бессильны установить истину, только ты сам можешь помочь нам. Только ты сам. Ты веришь мне, Виктор?

- Верю.

- Ну вот и отлично! - Полковник улыбнулся. - Первый вопрос: где, как и когда ты поранил руку? Только правду, без всяких фокусов.

- В четверг вечером меня ударили ножом.

- Кто?

- Я его не знаю.

- За что?

- Это длинная история. Она началась еще в лагере…

Проходя вечером через внутренний двор угрозыска, Брайцев был остановлен неожиданным зрелищем. У освещенной прожектором машины такси сидел на корточках Иван Ильич и раскладывал на листе фанеры осколки ветрового стекла. Ему помогал эксперт Аркадьев.

- К чему вы затеяли это? - спросил Сергей Васильевич.

- Очевидно, не из праздного любопытства.

- Усомнились в виновности Коваленко?

- Откуда вы догадались?

- А как же быть с фактами? - Брайцев платил полковнику его же монетой.

- Факты нужно анализировать, а но плестись у них на поводу.

Эго было довольно нудным занятием- складывать из осколков ветровое стекло. Дело подвигалось медленно, и Северцев ухитрился дважды порезать себе палец. Но все на свете имеет конец, и постепенно очертания стекла на фанере стали принимать все более законченные формы. Лишь кое-где осталось несколько пустых участков, заполнить которые оказалось невозможным: от сильного удара часть стекла разлетелась в пыль.

- Я думаю, достаточно, - сказал полковник, вытирая платком пыльные руки. - А теперь, Аркадьев, давайте-ка сюда наш злополучный осколок.

Увы, для нового осколка, представляющего вытянутый треугольник, на фанере явно не оставалось места.

- Кому понадобилась эта комедия? - поразился Брайцев.

- Меня самого занимает тот же вопрос, - задумчиво произнес полковник, - кому и зачем? И покуда не будет найден ответ, вряд ли мы сдвинемся с места.