Евгений Сухов - Короли блефа

– Всеволод, – снова поправил Долгоруков парня.

– Ну да, конечно… Всеволод Аркадьевич.

– Простая тренировка, – усмехнулся Долгоруков.

– Я тоже пробовал.

– И что? – Долгоруков посмотрел на парня с интересом.

– Не получилось ни разу, – довольно печально произнес цеховой. – Может, секрет какой имеется?

– Имеется, – Всеволод как-то невесело заулыбался. – Ты, братец, терял кого-нибудь в жизни?

– В смысле?

– Ну, отец-мать живы?

– Нет.

– Ты плакал, когда они умерли?

– Нет, – не сразу ответил парень.

– Почему?

– Я их никогда не видел.

– Ясно, – произнес невесело Долгоруков. – Ну а бывало тебе жалко кого-нибудь до слез?

Парень задумался. Потом, посмурнев лицом, произнес:

– Бывало.

– Кого? – спросил Долгоруков.

– У нас в приюте собачонок один жил приблудный. Махонький такой. Почему-то больше всех ко мне привязался. Ну а я – к нему. Как увидит меня, хвостом машет и, представьте себе, улыбается. Я его подкармливал немного… Бывало, выхожу во двор, так он сидит, ждет. Меня ждет, не кого другого. А потом…

Парень замолчал.

– Что потом? – спросил Долгоруков.

– Потом он двух цыплят задавил. И сторож-татарин его убил. Взял за задние лапы и хрястнул головой об угол дома.

– Вот скотина, – заметил Долгоруков.

– Да, – согласился парень. – Я видел это, хотел ему помешать… Не успел. Плакал потом долго.

– Ну вот, – после недолгого молчания сказал Всеволод Аркадьевич. – Вот тот случай, который ты должен вспомнить, когда тебе надо будет пустить слезу. Причем вспомнить так, как будто все это произошло на твоих глазах только вчера. Нет, час назад! Понял? – Долгоруков посмотрел за борт на убегающую зеленоватую воду. – В нашем деле, братец, надобно играть. То бишь, по-другому, быть артистом больших и малых театров. Уметь перевоплощаться, так сказать, в предложенный или выбранный образ. Причем вживаться в свою роль так, чтобы потом ты сам не мог отличить, кто ты есть на самом деле…

Сева вдруг поймал себя на том, что говорит словами Павла Карловича Шпейера. Кажется, прошло не так уж и много времени, когда украденный портсигар привел его на Маросейку в дом Симонова, где он и увидел впервые председателя «клуба Червонных валетов». Нет, это он позже узнает про клуб, а пока что, выручив портсигар, он ушел. Чтобы потом вернуться. Потому что знакомство со Шпейером оставило в его душе такой след, какого не оставлял еще никто.

Даже Машенька Краснопевцева…

– А вы что вспоминаете, чтобы слезу выжать?

– Что? – не понял Долгоруков, погруженный в свои мысли.

– Вы, говорю, что вспоминаете, чтобы выжать слезу? – повторил вопрос парень.

– Я? Ну, я… Я обычно вспоминаю…

Он вдруг замолчал, снова уставившись в воду. Все-таки вода и огонь имеют какую-то притягательную для взора силу. И для мыслей тоже. Прямо магнетическую силу…

– Ладно, – обернувшись, наконец, к парню, произнес Долгоруков, – оставим это. Давай, что там у тебя.

Парень полез в карман и достал два паспорта.

– Вот, – сказал он. – Один настоящий, один… В общем, от настоящего почти не отличить. Вот вам билет в первый класс. Как мне было велено передать: негоже «червонному валету» третьим классом ехать… Вот и деньги, двести рублев. Просили извиниться за столь ничтожную сумму материальными затруднениями… Пожалуй, все.

Долгоруков принял бумаги из рук парня и сложил их во внутренний карман. Жить теперь было уже веселее…

Цеховой сошел на первой же остановке в Коломне. Сева проводил его взглядом и пошел в буфетную.

Когда он открыл дверь, на него пахнуло запахом жареного мяса и сдобной выпечки. Сразу же разыгрался аппетит. Денежки в размере четырехмесячной оплаты чиновника средней руки, лежащие теперь в его кармане, позволяли сделать приличный заказ, и он прошел в «белую» залу, где в отличие от залы «черной», закусывал и пил водку не «черный» люд, а пассажиры преимущественно первого класса.

Зала была пуста – обеденное время еще не подошло, – и это вполне устраивало Долгорукова. Не торопясь, он пересек залу и занял отдельный от прочих столик, сидя за которым, при желании можно было отгородиться от прочей публики портьерой.

Тотчас подскочил прилизанный половой, красноречиво покосился на поношенную «визитку» Севы, выложил на столик прейскурант и не очень почтительно застыл возле посетителя, ожидая заказа.

– Та-ак, – произнес Долгоруков, вчитываясь в прейскурант. – А принеси-ка ты мне, голубчик, кашки гурьевской с котлеточкой натюрель, севрюжку американ с хренком, кусочек… нет, два гранд патэ оглясе, икорочки зернистой и графинчик «Шато ла-Шапель» урожая шестьдесят второго года.