Андрей Стрельников - Я — убийца

— Толстяки не звонили? — прорычал «интерком» голосом Кровеля.

— Прибыли явочным порядком, — ответил Максим и нажал кнопку электрозамка.

Коридор заполнился шумом, топотом и басовитым матом. Два толстяка никак не могли разом пройти в одну дверь, а уступать друг другу они не привыкли. Воспитание по позволяло. Максим вышел в коридор и предложил бросить монетку. Костя в задумчивости посмотрел на него. Петр же тем временем протиснулся в дверь.

— Бесполезно, — хмыкнул он, войдя в коридор. — У Константина все монетки — специальные. Он в «орла» и «решку» еще с колыбели натаскан.

— Тоже мне, образец честности, — огрызнулся Баргузов, заполняя собой дверной проем. Уж массажиста пропускать вперед он не собирался.

Толстяки скрылись за дверью директорского кабинета, и через десять секунд оттуда высунулась голова Кровеля.

— Макс! В течение получаса нас ни для кого нет!

— Ясно, — кивнул Максим и ушел в свой угол.

— Ну что, орел? — раздался из «интеркома» голос Баргузова. — Решил за наш счет помочь своему кенгу? Анас спросил?

— Тоном ниже, Бар, — прошипел Кровель. — Я тебе не мальчик, отчитываться перед тобой не намерен.

Максим протянул было руку, чтобы выключить «интерком», но отдернул ее. Толстяки наверняка услышат щелчок, а объясняться с ними не хотелось.

— Что значит — не намерен? — включился в разговор Генин. — Бабки-то общие. Ты можешь не брать свою долю процентов, но нашу, будь добр, верни.

— А я с тебя требую процент за твоего сапожника? Ну-ка, Петенька, скажи: я хоть раз упрекнул тебя этим кредитом?

— Заткнись! — рявкнул Костя. — Леха — наш общий кент, и мы обязаны ему помочь. Кроме того, мы с его бизнеса долю имеем, и ты это знаешь!

— А твоего козла мочить давно пора, — добавил Петр.

— За козла, Петенька, можно и ответить, — злобно прошипел Кровель. — За метлой следи чуток, базар-то фильтруй. — Послышалась какая-то возня, потом он продолжил: — Это — ваша доля. Хватит? И нечего козлить всех подряд.

— А мне сказали, ты ему без процентов дал, — с обидой протянул Баргузов. — Если так, то все заметано.

— Кто сказал-то, Бар?

С минуту все молчали. Потом Константин откашлялся и тихо произнес:

— Да есть тут один… Что скажешь, Петенька?

Генин молчал.

— А Леха-то когда отдаст? — вкрадчивым голосом спросил Костя.

— Неважно, — пробурчал Генин. — Я эти бабки сам в общак внесу.

— А ты не крутишь с нами, Петенька, а? Может, процентик с него все-таки дерешь?

— Гадом буду. Бар, — ни копейки! — обиделся Гении.

— Ладно, сухопарые мои, — снова заговорил Кровель. — У меня вот какой вопрос на обсуждение. Бабки мы вносили поровну, делим их — тоже поровну. Я тут немного прикинул. Вот листик. Посмотрите-ка, это любопытно. Эта цифра — то, что заработал вне бани Петр. Эта — моя. А вот этот круглый ноль — твой. Бар. Что получается? Мы бабки крутим — а ты жируешь. Занялся бы чем-нибудь, а? Девок здесь по ночам трахать занятие не очень для нас прибыльное.

— Э-э-э… — угрожающе промычал Константин. — Ты что, в натуре, совсем охренел? А братва накатит — ты, что ли, разбираться с ней будешь? Или ко мне прибежишь?

— До сих пор мы эти вопросы вместе решали… Или ты хочешь сказать, что я плачу тебе за крышу? Самому-то не смешно? Авторитет, твою мать…

— Я тебе пасть-то твою поганую сейчас заткну!

— Стоп! — прокричал Генин. — Успокойтесь вы, оба! Вова, кончай бузить. А ты, Бар, подумай. Может, тебе лучше свалить от нас?

— Ты тоже считаешь, что я этих денег не заработал?

— А чем ты их заработал? Тем, что девок по углам терроризируешь?

Послышался грохот. Потом мат, крики. Максим под шумок выключил «интерком». Очень вовремя. Тотчас хлопнула входная дверь, и в коридор вплыла Кира, заполнив помещение запахом фиалок Монмартра.

— Привет, — весело бросил ей Максим, по привычке восхищенно закатив глаза и разведя руками. — Мадемуазель, сегодня вы выглядите даже лучше, чем вчера.

— Привет, Макс. — Кира попробовала его имя на вкус, сморщила носик и откровенно уставилась на него, стремясь произвести впечатление новым макияжем. Впечатление оказалось не совсем то, на какое она рассчитывала, но все же. Вчера вечером Кирочка, очевидно, переутомилась, а в ее возрасте трудно это скрыть даже под самым искусным макияжем. Два еле заметных лучика в уголках глаз говорили о небрежном отношении ко сну, а сеточка морщин возле губ — о непреодолимом желании решить свои семейные проблемы, которое с каждым годом лишь усиливалось.