Владимир Колычев - Бугор

– Не настаиваешь? – с упреком глянула на Демьяна девушка. – А я хочу, чтобы ты настаивал… Если ты будешь настаивать, я с тобой поеду, если нет… А если я тебе не нужна, то и ехать смысла нет.

– Тогда я настаиваю.

– А зачем я тебе? Коров доить и гусей пасти?

– Нет, нравишься ты мне.

– Что-то не очень верится… Может, ты меня в рабство заманиваешь? Буду как негр на плантациях…

– Ну, работать, конечно, придется. У нас в деревне без этого никуда. Но я обещаю тебе щадящий режим…

– А если все-таки в рабство?

– Тогда ты можешь уйти.

– И ты меня так просто отпустишь?

– Отпущу. Только буду очень об этом жалеть.

– Почему?

– Потому что ты очень красивая. Потому что я хочу, чтобы ты стала моей женой.

– Ничего себе! – Лора попыталась скрыть свою радость за ехидной насмешкой, только это не очень ей удалось.

– И мне все равно, что там у тебя было до меня.

– А ничего не было.

– Вот и хорошо.

– Если я тебе так нравлюсь, почему ты можешь меня отпустить?

– Я же говорю, деревенская жизнь – не сахар, поэтому у тебя должно быть право выбора. Чтобы ты меня потом не упрекала.

– Чтобы я тебя потом не упрекала? – удивленно и с насмешкой спросила она. – Я не знаю, может, ты и был старшиной, но я тебе не солдат. Я женщина, и ваша мужская логика не для нас. Ты меня предупредил, и что? Если надо будет, я тебя так упрекну, что мало не покажется… Слушай, мы что, до утра здесь стоять будем?

– Нет. Надо билет на поезд покупать… Хотя сейчас для этого дела паспорт требуется.

У него-то хотя бы справка об освобождении была, а у Лоры никаких документов, но билет на электричку можно было взять и без паспорта.

Хвойный лес спускался с пригорка к реке, смешиваясь с камышовыми зарослями. Церковные купола отливали золотом, от бревенчатых домов растянутого вдоль берега села, казалось, тянуло свежеиспеченным хлебом. Демьяну вдруг до нервной чесотки захотелось разломить горячий каравай, сунуть нос в ароматную мякоть и, затаив дыхание, наслаждаться запахом родного дома.

Только вот есть ли дома хлеб? Логика подсказывала, что есть. Но его терзало ощущение непоправимой беды. От самого райцентра к родному селу вдоль дороги тянулись поросшие дикой травой поля. Когда-то здесь колосилась пшеница, а сейчас запустение. Даже трава на сено не скашивалась, а уже пора. Попадались островки благополучия – картофельные и пшеничные поля, но это, увы, исключение из правил.

Асфальтовая дорога уже закончилась, автобус трясется, в салоне пыльно, но никого это не смущает. Людям гораздо интересней знать, кого это Демьян везет с собой. Лора осталась в Москве, а к нему домой ехала Лариса. Устала она с дороги, волосы несвежие, косметика с лица смылась еще в сауне; спортивный костюм не самая лучшая одежда для женщины, но все равно Лариса выглядела очень привлекательно. Таких красавиц в родном Приволье нет. Во всяком случае, Демьян был в том уверен.

Да и дядя Костя ухарски подкручивает некогда черные усы, посматривая на Ларису. В общем-то, он уже не дядя, а дед. Постарел за десять лет, осунулся, раньше в дефицитных джинсах по деревне щеголял, а сейчас, когда этого добра хватает, на нем брюки старые с латками на коленях, кирзовые сапоги. Сдал он очень сильно за прошедшие годы, но все равно хорохорится. Но удальство это беспомощное и потому не раздражает, а скорее вызывает сожаление.

И Лидия Степановна очень изменилась, и Ольга Васильевна. Располнели, постарели, обабились. И на Ларису смотрят с загадочными улыбками. Эх, скорей бы домой добраться, по соседским ушам проехаться «А Дёмка Уваров с девкой какой-то домой вернулся, а ведь его Катька Иванова из армии ждала…» И все равно им, что Катька вышла замуж еще до того, как он отслужил свои солдатские два года. Он потому на сверхсрочную и остался, что Катька его предала. Двое детей у нее. А может, уже и трое…

Демьян и сам изменился. Тот же дядя Костя не сразу его узнал. Верней, ему самому пришлось подсказать, что Демьян он, Савелия Уварова сын. «Как же ты вырос, Дёма! Повзрослел. Возмужал…» Метр семьдесят шесть было в нем росту, когда он в армию уходил, за два года десять сантиметров прибавил, ну, и в плечах еще больше раздался, хотя и без того был крепким, плотно сбитым. А в тюрьме он еще и заматерел.

Тюрьмой его никто не попрекал. Не видел он осуждения в глазах односельчан. Если бы он людей обворовывал, а так человека сгоряча ударил, ну, не рассчитал чуток, с кем не бывает. В деревне все обо всем знают, потому Демьяну оправдываться не пришлось. Да он, в общем-то, и не собирался этого делать…