Владимир Колычев - Порочное место

Впрочем, общаться Круча с ней не стал, этим занялись представители Зеленоградского ОВД. С чувством исполненного долга вместе со своими операми он отправился к себе в отдел. Уехала и Наташа. Ее не стали привлекать к делу даже как свидетельницу, и в этом была его немалая заслуга.

Всклокоченные волосы, помятое лицо, припухшие веки, мутный взгляд, запах перегара – так примерно выглядит похмелье.

– Чего надо? – Голос у Гены Листвянского был низким, хриплым, как будто простуженным.

– Капитан Шульгин, уголовный розыск. В дом пустишь?

– А санкция есть?

– А что, нужно?

– Ну, без санкции имею право не пускать…

– Я спрашиваю, санкция нужна? Ты чувствуешь за собой вину? Ты хочешь об этом поговорить, но тебе мешает страх перед законом?

– Какая вина? Какой страх? – растерялся Гена.

– Вот и я спрашиваю, что ты такого натворил, старик?

– Ничего.

– А почему тогда меня боишься?

– Не боюсь… А санкция нужна. Четыре бутылки пива, и я весь твой.

– А репа не треснет?

Шульгин медленно нахмурил брови и вдруг резко шагнул вперед, прямо на приоткрытую дверь. Листвянский невольно шарахнулся назад и потянул за собой дверь. Проход был свободен. А ведь не хилой он комплекции парень – высокий, широкоплечий, с крепкой шеей.

Дима Шульгин рос плохо, часто болел, одноклассники его обижали, девчонки пренебрежительно кривили губки. Маленький, щуплый, неказистый – ну кому он такой был нужен? Но все изменило книжное знакомство с Суворовым. Будущий полководец тоже был в детстве хилым, болезненным, его некрасивое лицо рано покрылось глубокими морщинами, но это не помешало ему стать великой личностью всемирного масштаба. И все потому, что Александр Васильевич много работал над собой – закалял тело, воспитывал волю и характер. И Дима занялся собой, записался на секцию бокса и самбо, бегал по утрам в любую погоду, обливался холодной водой. Трудно ему было первое время, невыносимо тяжело, но все-таки он преодолел себя, возмужал, окреп. И со сверстниками у него наладилось, а в последнем, выпускном классе у него даже случился роман с девушкой, которая давно ему нравилась. И все потому, что он тренировал не только тело и характер, а еще учился общаться с людьми, завоевывать их расположение, а если надо, то и пугать – не кулаками, а угрожающими движениями. Сейчас он как раз и применил один такой метод, потому и шарахнулся от него Листвянский.

В квартире полный бардак: в зале на журнальном столике следы недавнего застолья, покрывало с дивана сорвано, в ногах – кружевной бюстгальтер. На люстре висели женские трусики – то ли их нарочно подвесили, чтобы создать разгульный антураж, то ли без умысла закинули. Дверь в спальню была закрыта, но вот она медленно приотворилась, и из комнаты показалось такое же помятое лицо экономки Розы.

– Здрасте!

Она узнала Шульгина и досадливо поморщилась.

– Здравствуйте, Роза Герасимовна. Рад вас видеть.

Девушка улыбнулась тускло, зато зевнула ярко, во весь рот. И скрылась за дверью.

Шульгин действительно рад был ее видеть. Ему ведь надо было допросить не только Листвянского, но и его любовницу, из-за которой он проморгал убийцу. Если, конечно, не он сам совершил преступление.

– Елку вчера наряжали? – спросил Шульгин, кивком головы показав на люстру. – Или, наоборот, разряжали?

– Ага, елки-палки, лес густой.

– Да уж, густой. Непонятно, кто Остроглазова убил, или босс твой, или его гость… А босс, я так понимаю, бывший?

– Это вы о чем? – снимая с люстры трусы, буркнул Гена.

– Это я о ком? О Костине.

– А почему он бывший босс?

– Потому что тебя уволили.

Нетрудно было догадаться, что это так. Какой хозяин будет терпеть у себя на службе натурального бездельника? Да и в запой Гена ушел неспроста.

– Он сам вам это сказал?

– Да нет, с тобой и так понятно. И с Розой тоже. Ты вот мог вчера смениться, а завтра заступить. Но что Роза делает здесь в рабочее время?

– Ну да, и Розу тоже уволили.

– А что ты такого сделал?

– Дом без охраны оставил…

– А Розу за что? Она же не должна была охранять дом? Ее что, за любовь к тебе уволили?

– За любовь? – на секунду задумался Листвянский. – Ну да, выходит, что за любовь.

– А разве можно за любовь увольнять?

– Нельзя, ясень пень.

– А может, Костин вас за другое уволил? Может, за то, что вы Ковальского упустили?

– Ковальского?

– Ну да, ты же не видел, как он к машине за молотком ходил. Ты же не сказал, что они с женой в три часа ночи уехали. Так бы сразу картинка сложилась, что Ковальский виноват.