Кирилл Казанцев - Таежный рубикон

Было у него с самого начала дурное предчувствие! Было. Еще тогда, в кабинете у Алины... Пора бы научиться доверять интуиции. Давно пора. Надо было сразу же взять как можно больше людей. Привлечь этих спортсменов бывших, качков недоделанных. Тогда бы он уже зубами вцепился в эту чахлую Ретиховку. Всех бы здесь построил, как срань в вытрезвиловке. И результат бы уже был. Был бы наверняка... Ну ничего. Это еще не поздно сделать утром. Им отсюда все равно никуда не выпрыгнуть с полудохлым воякой. Обложит, как волчат.

– Слышь, шеф... – снова подключился Щир. – Была машина! В ту сторону пошла, на Отрадное.

Демин притормозил у обочины и посмотрел ненавидящим взглядом на мучительно выходящего из состояния опьянения, безостановочно икающего Сергея. Перегнувшись, распахнул находящуюся рядом с ним дверцу машины: «Так. Выметайся, – заявил не терпящим возражения тоном. – Два пальца в рот и полощи, пока не прочистишь мозги. Ты мне в здравом уме нужен». Купцов попытался возмутиться, но тут Андрея Ильича окончательно прорвало. «Пошел вон, придурок!» – заорал он и буквально вытолкал коллегу из салона.

Оставшись в одиночестве, пока Серега добросовестно утробным ревом «пугал» сугроб, Демин, вцепившись в рулевое колесо, впал в состояние полной прострации. Он уже не мог и не хотел думать ни о чем, связанном с нынешней ситуацией. Он ощущал себя полностью опустошенным навалившимися непредвиденными напастями. Он уже не питал никаких надежд на благополучный исход этой дурацкой истории, в которой, согласно простейшей логике, просто не мог, не должен был участвовать. И когда все-таки погряз по уши, вопреки здравому смыслу, в разрешении чуждых ему, абсолютно далеких от него «проблем», опустившись на какой-то совершенно незнакомый ему этаж человеческой жизни, он с какой-то просто пронзительной ясностью осознал свое полное бессилие перед лицом сложившихся обстоятельств и обреченно «отпустил вожжи».

И тут, неожиданно для него, по причудливой прихоти включившегося в «игру» подсознания, выстраивающего точный ассоциативный ряд, перед глазами вдруг всплыла картинка из далекого детства. Совершенно забытая, давно вычеркнутая из ближней памяти за полной ненадобностью... Колодец сумрачного питерского двора с серыми облупленными стенами старых «доходных» многоэтажек... Громадные, нелепые, как мастодонты, мусорные контейнеры в темной глубокой арке... И усмехающаяся ненавистная рожа наблатыканного и наглого Санька, державшего весь двор в повиновении...

В тот обычный промозглый мартовский день они ловили у помойки голубей картонным ящиком из-под обуви, поставленным с одного края на палочку, с привязанной к ней веревкой. Ловили, чтобы, замирая от восторга, подержать в руках их хрупкие теплые тела, почувствовать, как испуганно и часто бьется под ладонью крохотное сердце. Им с Коськой очень хотелось научиться поить голубей изо рта, как это делал дядя Егор у себя на голубятне. Но как они ни старались, у них почему-то ничего не выходило. Перепуганные напрочь полудикие голуби, охотно клевавшие хлебные крошки почти из рук, наотрез отказывались пить. И тут развалистой «моряцкой» походочкой подвалил Санек, долговязый, на голову выше всех сверстников, живущих во дворе, обалдуй, всегда готовый спровоцировать кого-нибудь на драку. Но драться с ним уже давно и никто не решался – знали, что якшается с лефортовской шпаной и постоянно таскает в кармане широченных, подшитых молнией клешей заточенный с двух сторон перочинный нож и увесистую убойную свинчатку. Подошел, ухмыляясь, и тоненько, с понтом, сплюнув через губу, предложил: «Ну что? Не получается? А ну-ка дай». И Андрей с сожалением, ожидая какую-нибудь очередную Сашкину подлянку, безропотно отдал ему сизого светлоклювого голубка. Санек бережно взял, погладил птицу по голове согнутым, прокуренным до желтизны пальцем и вдруг, размахнувшись, шмякнул ее об стену так, что в воздухе повисло облачко тонкого голубиного пуха. И, еще раз улыбнувшись во весь рот, повернувшись, медленно, не торопясь, пошел прочь. А Андрей стоял с расширенными от ужаса глазами и, всхлипывая, не отрываясь, глядел на ярко-красное пятно на стене, на грязно-бурый комок расплющенной голубиной плоти, еще какое-то мгновение назад бывший красивой до одури птицей. Стоял и дрожал всем своим тщедушным телом от негодования и страха, от жуткой сплошной мешанины нахлынувших чувств...

И вдруг показалось ему, Демину, что до сих пор он все стоит в лишенном раннего солнца сумрачном питерском дворе, сжимая кулаки, задыхаясь от бессилия и растерянности. Глядит переполненными ненавистью глазами на вызывающе медленно удаляющуюся спину Санька...