Петер Рабе - Бенни

Пендлтон прижал ладони к столу и всем телом подался вперед:

— Между прочим, Альверато, я мог запросто продинамить тебя, сорвать сделку и…

— Слушай, а почему бы тебе не заткнуться? И когда ты только поумнеешь настолько, чтобы понять, что если за дело берусь я, то победитель может быть только один: тот, кто ненавидит пройдох вроде тебя. Помимо всего прочего, у меня твоя дочь.

— Ты слишком много о себе возомнил. — Пендлтон повысил голос. — Ты что, и впрямь считаешь, что сможешь выезжать на этих угрозах до бесконечности? Ну и как, по-твоему, долго ты сможешь удерживать у себя мою дочь? Как долго, по-твоему, я буду мириться с этим? — Ему удалось снова обрести былое самообладание, так что теперь его голос казался сухим и бесцветным. — Ты не оставишь ее у себя, не причинишь ей вреда и не…

— А почему бы и нет, Пенди? Откуда такая уверенность? — лениво поинтересовался Альверато.

— Почему, нет? Кажется, ты забываешь, что я хочу вызволить ее, что у меня уже имеется богатый опыт общения с такими отморозками, как ты, и что мои методы гораздо изощренней, чем те, которыми пользуешься ты. Или, может быть, ты убить ее задумал, ты, жирная скотина? Но как тогда, по-твоему, ты сможешь влиять на меня?

Лицо Альверато начало багроветь, а жилистые руки сжались в кулаки.

— Ах ты, паскуда поганая! Ишь, как осмелел! И что, думаешь, я стану спокойно все это выслушивать?! — прошипел он и набрал в легкие побольше воздуха, чтобы продолжить столь гневную тираду, но тут в разговор вмешался Бенни:

— Эл, позволь, я сам объясню.

Его голос звучал спокойно и уверенно, и в комнате воцарилась гулкая, мертвая тишина.

— Пендлтон задал вопрос по существу, — продолжал он. — И я намерен популярно объяснить ему, почему он беспрекословно выполнит все, что от него требуется. И почему ему следует поторопиться. — Выдержав выразительную паузу, Бенни продолжал говорить, и вид у него был такой, как будто он был лицом совершенно незаинтересованным и не поддерживающим ни одну из сторон. — Его дочь не мертва. Но и жизнью это тоже считать нельзя. Правильнее будет сказать, что она находится в переходном состоянии, и чем дольше Пендлтон будет тянуть, тем для нее же будет хуже. Видишь ли, Пендлтон, ты торгуешь как раз тем товаром, что украл ее у тебя. Дело в том, что твоя малышка плотненько подсела на иглу. — Говоря об этом, он небрежно поигрывал незажженной сигаретой. — Так что, Пендлтон, деваться тебе некуда. Ведь это волшебная игла. Чем дольше на ней сидишь, тем лучше не становишься. А время уже пошло.

Он замолчал, чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете. Пепельница стояла на небольшом столике, и тогда он встал со своего места, не спеша прошелся по комнате, бросил спичку в пепельницу и вернулся за стол. В комнате по-прежнему стояла гробовая тишина. Когда Пендлтон открыл рот, ему не удалось выдавить из себя ничего, кроме надломленного стона.

Раньше всех дар речи обрел Альверато.

— Бог ты мой, — выдохнул он и затем снова повторил: — Боже.

Пендлтон весь как-то сник, ссутулился в своем кресле, и по его лицу было видно, что он пытается из последних сил сохранить самообладание. Он стиснул зубы, затем стало заметно, как мышцы постепенно расслабляются и его лицо вновь принимает обычное отрешенное выражение.

— Бог ты мой, Бенни, и как это я сразу не догадался? — Альверато не скрывал своего изумления. Затем он хлопнул ладонью по столу и внезапно громко рассмеялся — это был странный звук, похожий на грохот камней в пустом ведре. — Я бы сам в жизнь не додумался. Боже мой, Бенни, да ты у нас просто гений!

Бенни не стал разубеждать его в этом и продолжал глядеть на Пендлтона, но тот молчал. По бурной реакции Альверато, по тому идиотскому изумлению, что все еще было написано у него на лице, Пендлтон понял: это правда.

Затем все трое встали из-за стола и направились к выходу. Возглавлял процессию Альверато, следом за ним шел Бенни. Последним из комнаты, как водится, вышел Берди и закрыл за собой дверь. Пендлтон так и остался неподвижно сидеть за столом.

Время шло, и можно было подумать, что он просто застыл в оцепенении, лишившись рассудка от горя. Но это было не так. В час ночи он снял телефонную трубку и услышал сонный голос телефонистки, дежурившей на коммутаторе, находящемся в нескольких часах езды к югу от Нью-Йорка. У нее он узнал номер телефона и позвонил. Его доводы звучали весьма убедительно; во всяком случае, на все свои вопросы он получал короткие, однозначные ответы, в которых все чаще слышался испуг. Нэнси Дрисколл и в самом деле было очень страшно, когда она положила трубку телефона, стоявшего на тумбочке возле ее кровати, и принялась торопливо одеваться.