Петер Рабе - Пуля вместо отпуска

— Было ли это трудно?

— На самом деле, нет. — Он встал и расстегнул воротник. — И ты знаешь, почему?

Она уловила оживление в глазах Фелла и прежнюю силу в том, как он решительно поднялся.

— Нет, не знаю. Скажи же мне, Том!

— Потому что не могу проигрывать.

Ей не пришлось придумывать какой-либо ответ, так как он вышел из ванной комнаты и засмеялся. Дженис увидела, как он остановился у кровати, сорвал с себя галстук и швырнул в сторону стула. И, как всегда, промахнулся.

— Опять в то же самое место! — окликнул он Дженис и вернулся обратно. — Как ванная, Джен?

— Прелесть! Хочешь забраться?

— Просто она напомнила мне кое-что. Знаешь эту дождевальную установку там, перед самым домом? Я собираюсь выключить эту штуковину.

— Она, должно быть, уже выключена, Том. Установка сама выключается в десять тридцать.

— Я имею в виду выключить насовсем. Пусть эта лужайка сама о себе заботится. Просто хочу посмотреть, что получится.

Дженис подумала: может, оно и верно, раз Том так рвется попробовать, тем более, что ее не слишком волновало, что случится с газоном в том или ином случае. Она вылезла из ванны и надела купальный халат.

— Давай сейчас спустимся вниз, — предложил Фелл, — и выключим поливалку.

— Прямо сейчас? — Она сушила волосы. — Да пусть себе обождет!

Фелл смотрел, как она управляется с волосами.

— Пошли в кровать, — предложила она.

— В одиннадцать?

— Тебе следует спать как можно больше. И как можно меньше перенапрягаться. И завтра… завтра не работай допоздна.

— Ипподром откроется раньше чем через неделю, Джен. Это означает сверхработу.

Дженис распушила волосы и повернулась так, чтобы он мог погладить ее по спине.

— Я же столько времени не видела тебя, Том.

— Теперь все будет иначе. После открытия — эдак через неделю или около того — мы уедем в горы. Воспользуемся тем местечком у озера, что принадлежит Саттерфилду, — будем там только ты и я.

— Герб проводит там все уик-энды, — возразила она. — И мне бы не хотелось видеть его…

— Он там и носу не покажет. Я скажу ему — пусть держится подальше!

Дженис прошла в спальню, и Фелл не мог видеть ее лица.

— Чем меньше трений с Гербом, тем лучше, — заметила она, и это был вечный камень преткновения между ними. Ее голос зазвучал натянуто.

— Он сделает так, как я скажу. — Фелл старался облегчить тягостное чувство, которое она испытывала при их разговоре. — Ему хорошо известно, кто на его кусок хлеба намазывает масло.

— И я об этом толкую, — ответила Дженис и, облачившись в ночную рубашку, повернулась так, чтобы Фелл не мог видеть ее лица.

— Давай не будем о нем, — предложил Фелл. — Всякий раз, как эта сволочь всплывает в нашем разговоре…

— Да, знаю! Вот только ничего не могу с собой поделать.

— У тебя было вдоволь времени, чтобы перегореть. — Сейчас в голосе Фелла звучало раздражение. — Но всякий раз, как эта сволочь…

— Может, хватит на эту тему?..

Фелл взял октавой, ниже:

— Может, Эмилсону или еще кому-нибудь из их шатии следует заняться тобой в связи с тем, что ты испытываешь при упоминании о нем?.. Не моя же вина, что Саттерфилд — твой брат.

Дженис так резко повернулась, что ночная рубашка заходила ходуном.

— Ты же знаешь, как на самом деле обстоят дела.

— Да, знаю! Знаю и то, что на самом деле все гораздо хуже. Но просто вспомни, когда я подобрал тебя, то еще не знал, что ты всячески скрывала, что он твой брат. Тебе это известно.

— И ты не подобрал меня! — возразила она, цепляясь за столь маловажную деталь, так как была вне себя от отчаяния и тревоги.

— Тогда не будь такой, как он: не заводись безо всякой видимой причины. И кроме того, как можно назвать нашу встречу — любовью с первого взгляда?

— Нет, — ответила она. — Но ты вовсе не подобрал меня.

И это было правдой. Она не хотела Фелла ни под каким видом, когда они встретились в Лос-Анджелесе. Она уже дошла до точки и ловила лишь тех мужчин, от которых ей был какой-то прок, а Фелл был так себе. Не находка. К киношникам он не имел никакого отношения, даже ночной клуб его не интересовал, и он даже не обещал ничего взамен, если Дженис согласится переспать с ним. А она уже думала, что вряд ли окажется в состоянии и дальше жить такой жизнью, которой жила: рысачить, закусив удила, и делать черт-те что лишь ради того, чтобы что-то делать.

Дженис ушла из дома еще девчонкой и с тех пор ни разу не появлялась в родных краях. Она проводила время, делая все, что ей заблагорассудится, и поступая вопреки всему тому, что желал ее брат Герб. Она никак не компрометировала Герба Саттерфилда, хотя давалось Дженис это ой как нелегко. Было сущей пыткой никогда не использовать его имя, держать ото всех в секрете свою фамилию и знать, что все эти годы, пока она отсутствовала, Герб не на шутку был обеспокоен, не запятнала ли она доброе имя семьи и не представляет ли опасность для его карьеры ее поведение, которое в его закостенелом представлении не соответствовало общепринятым нормам морали. Он играл с ней в ту же самую игру, руководствуясь собственными причинами; и едва ли кто-то, по-видимому, помнил, что у него была некая сестра, что шестнадцати лет от роду она отбыла на Восток, якобы в школу, и никогда больше уже не возвращалась. Его версия сводилась к тому, что она-де вышла замуж где-то за границей.