Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Жунид, Вадим и Арсен уже попрощались с Семеном, который стоял в проеме открытой двери вагона и махал им фуражкой. Его провожали только друзья. Родных у него не было, девушки еще не завел.

Поезд медленно тронулся и, пока он выехал за пределы станции, толпа, постепенно редея и отставая, еще тянулась за ним, трепеща лесом поднятых рук, машущих вслед эшелону.

— Сколько еще будет таких прощаний, — грустно сказал Жунид и вздохнул.

— Пойдем?

— Пойдем.

Они пошли молча. И каждый в душе завидовал лейтенанту Семену Дуденко.

Только возле самого управления Дараев нарушил молчание:

— Ты извини, Жунид, я не имел времени сказать тебе — прямо на вокзал прибежал…

— О чем?

— В театральной гримерной у Щеголевой я нашел костюм, в который, по-моему, обряжался Гумжачев: халат, феску, чувяки и кушак. Все это было в узле, в шкафу, за всяким барахлом…

— Ты передал в техэкспертизу?

— Конечно. В театре взял администратора и актера одного — там репетиция шла — в понятые. Изъял по форме, протокол составили…

— В этом я не сомневался, — кивнул Шукаев. — Еще что у тебя? Как Итляшев и Юсуф?

— Охотник узнал Рахмана, хотя и не сразу, Юсуф сомневается. Бричка, говорит, быстро проехала.

— Ты им фотографии показал?

— Да.

— А как Умар Паритов?

— Поговаривают в театре, что он неравнодушен был к Улите. Впрочем, вокруг нее многие увивались.

— Хорошо. Ее допрос придется завтра вести тебе. Если успеешь, можно и сегодня. Хотя нет, дождись результатов экспертизы вещей из театра, покажи их сначала Нахову, а потом уже припрешь к стенке Улиту. Она клянется, что не знает Хапито… В общем, не мне тебя учить.

На город опустились лиловатые летние сумерки. Небо было бледно-сиреневым, а дома, крыши, станционные пакгаузы, тянувшиеся вдоль улицы, по которой они шли, уже потеряли резкость очертаний, окутались вечерней мглой.

— Мне что делать сегодня, Жунид Халидович? — спросил Арсен.

— Сейчас возьмешь на завтра два билета до Дербента. По-моему, одиннадцатичасовым нам удобнее. В девять я с Гоголевым должен быть у Геннадия Максимовича.

— Интересуется секретарь? — спросил Вадим Акимович.

— Да. Торопит.

— Хорошо Семену, — мечтательно заметил Сугуров.

— Да-а-а…

— Ну, — остановился Жунид у поворота улицы. — А теперь я вас покину.

— Далеко, если не секрет? — Дараев сказал это шутливо-поддразнивающим тоном безо всякого умысла, но Жунид мгновенно покраснел и благословил темноту: смущения его никто не мог видеть.

— Нет, недалеко, — как можно безразличнее сказал он. — Мы с Зулетой Хасановной должны пойти к Бекбоеву. Уже два дня, как ему сделали операцию. Я просил посмотреть его…

Шукаев козырнул им и повернул за угол.

Если бы Дараев и Сугуров задержались, то, возможно, увидели бы, как от стены дома отделилась высокая темная фигура. В некотором отдалении она последовала за Жунидом, стараясь держаться теневой стороны.

Неизвестный шел за ними от самого вокзала.

Заговорит ли Рахман Бекбоев? Прогулка по ночному городу. Полночные тени. Жунид представляет себе, что такое женское одиночество. «Язык дан человеку, чтобы лучше скрывать свои мысли». Выстрел. Прыжок с балкона. Погоня. Старый знакомый. К чему может привести стакан чая с домашним вареньем…

Из санчасти они вышли вместе. Зулета остановилась в небольшом скверике, окружавшем здание больничного корпуса, и глубоко вдохнула ночной воздух.

Пахло ночной фиалкой и разогретой за день, не успевшей остыть травой. Ночь была темная, на небе, сплошь затянутом тучами, — ни одной звезды. Тихо. Листва на деревьях не колышется, ветра нет.

— И ночью душно, — сказала Зулета, обернувшись к Жуниду.

— Я тебя провожу, — сказал он.

Она не отказалась, и он этому обрадовался.

— Спасибо. Я с удовольствием пройдусь. Целый день в лаборатории.

— Устаешь?

— Да. Но я люблю свою работу. И привыкла уже. Они медленно вышли из больничного сквера и побрели по узенькому тротуару. Жунид, конечно, не осмелился взять ее под руку. Он просто шел рядом с ней, почти без мыслей. Он совсем не думал об Одноухом Тау, лежавшем сейчас без сознания после операции, не думал об исчезнувшем Буеверове и вообще о своих делах, с которыми вот уже больше месяца и ложился, и вставал, не давая себе отдыха ни днем ни ночью. Он не был сейчас майором Шукаевым, он был человеком, который, кажется, сто лет не гулял вот так по уснувшему городу, рядом с красивой женщиной.