Эд Макбейн - Крах игрушечного королевства

Но сегодняшний разговор завязался отнюдь не от нечего делать.

— Кстати, ей бы и правда не следовало носить такие короткие юбки.

— Кому — Лэйни?

— Сьюзен. И перестать пользоваться твоей чертовой фамилией.

— Это и ее чертова фамилия.

— Разве она не взяла при разводе девичью фамилию?

— Нет, не взяла. Она от нее слишком давно отказалась.

— Да она вообще у нее когда-нибудь была?

— Была. Ее звали Сьюзен Фитч.

— Так почему она не взяла ее обратно? Чего она продолжает цепляться за тебя?

— А я бы не сказал, что она за меня цепляется.

— Она каждый божий день торчала в больнице.

— Я об этом все равно не знал.

— Она там торчала и после того, как ты пришел в себя. Особенно после того, как ты пришел в себя. А сегодня вечером ты дал ей зеленый свет, и она поперла по нему, как локомотив.

— Не я, а Андреа.

— Этот разговор начал ты. Я удивляюсь, как она прямо там не начала расстегивать тебе ширинку.

— Андреа? Мы с ней для этого слишком мало знакомы.

— Тебе, наверное, это бы понравилось.

— Мне просто нужно было что-нибудь сказать, когда зашел этот разговор о Боге, — сказал я, и тут же об этом пожалел.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Патриция.

— Ничего, — ответил я. — Пойдем спать.

Мы сидели в спальне на втором этаже ее дома на рифе Фэтбэк, где впервые принес свои плоды наш тогда едва зародившийся роман. Лунный свет играл на стеклянной крыше собора, точно так же, как и той осенней ночью. Теперь она казалась такой далекой… Мы остались вместе, мы находили друг друга снова, снова и снова, и не уставали удивляться друг другу, радоваться другу другу, благодарить друг друга. Сегодня ночью Патриция была одета в белую кружевную ночную сорочку, а я — в пижамные брюки, и эта одежда для сна словно предсказывала повторение той безумной, страстной ночи, которую мы когда-то провели под сентябрьской луной. Если бы сегодняшняя сцена вошла в фильм, ее можно бы было назвать «Вы уверены, что с вас довольно?»

Я начал было объяснять Патриции, что с того самого дня, когда она привезла меня из больницы…

Боже милостивый, каким маленьким, жалким и покинутым чувствовал я себя в тот майский день, каким неполноценным, слабым и зависимым! Я никак не мог совладать со своими чувствами. На улице светило яркое, почти летнее солнце, а мне казалось, что меня больше нет. Ну в самом деле, разве та бледная немочь, которая сидит рядом с Патрицией — это Мэттью Хоуп? Это какой-то самозванец, занявший его место.

Патриция не могла знать, что в ту ночь, лежа рядом с ней, я тихо плакал от отчаяния. Я думал, что силы никогда больше не вернутся ко мне. Я проклинал Бога за то, что он не позволил мне умереть от этих пуль. Теперь я навсегда останусь инвалидом. Ну да, я выжил, выбравшись из комы, но мне никогда уже не стать прежним. Кто-то будет меня жалеть, кто-то — презирать. Я превратился в неполноценное существо. Так я думал тогда.

— С того самого дня… — начал было я.

— Ну? — спросила Патриция.

— С того самого дня…

Патриция ждала.

— Я очень устал, Патриция. Может, мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз?

Мы легли в постель, и лежали рядом в темноте. То есть, на самом деле было не так уж темно — лунный свет играл на стеклянной крыше. Я был голым выше пояса, Патриция — ниже пояса. Я подумал, что если я попытаюсь заняться с ней любовью, она снова постарается увильнуть, потому что боится, что я развалюсь на кусочки.

Я хотел сказать ей, что вовсе не собираюсь разваливаться на кусочки.

Я хотел сказать, что со мной все в порядке.

Правда, в порядке.

Мы молча лежали в темноте.

Потом Патриция вздохнула и сказала:

— Ненавижу эту суку.

А вскоре после этого мы заснули.

— Тебе знакомы какие-либо имена из этого списка, помимо Этты Толанд? — спросил я.

Мы сидели в садике рядом с домом Лэйни. Была суббота, десять утра, и я держал в руках список свидетелей, врученный мне час назад Питом Фолгером. Этой ночью я плохо спал. Патриция тоже. Фолгер с милой улыбкой предложил мне уговорить мою клиентку сознаться в убийстве второй степени. Лучше сесть на тридцать лет, чем пойти на электрический стул за убийство первой степени. Он сказал, что не хочет, чтобы это дело сильно затягивалось. Мне стало интересно, чем вызвано такое желание.

Сегодня утром Лэйни была без очков.

Ее волосы были еще растрепаны со сна, на лице никакой косметики, из одежды — только перехваченное поясом черно-красное кимоно длиной по колено. Лэйни устроилась в тени перечного дерева. Она пила черный кофе и просматривала список свидетелей. Кольцо в форме сердечка по-прежнему было у нее на руке. Я подумал — неужели она и спит, не снимая его?