Кирилл Казанцев - Убийство по-министерски

— Вот, Синицын, — буквально светясь от счастья, поведал он. — Благодарность тебе от нашего дорогого друга, Леонида Алексеевича. Держи, Синицын, и распоряжайся по назначению!

С этими словами подполковник вручил мне тяжелый сверток из газетной бумаги. Так получилось, что в этот момент рядом со мной находился наш эксперт Михаил Черновицкий, у которого при виде внушительного свертка глаза моментально зажглись масленым, заинтересованным блеском. Герасимов заметил его взгляд и, снисходительно похлопав эксперта по плечу, добавил:

— Кстати, и тебе советую больше активности проявлять! Видишь, как наших лучших работников благодарят? Вот поехал бы на строительство дачи, и тебе бы вручили!

И, довольный собой, подполковник понес дальше свой пакет, в котором, как я успел заметить, находилось еще несколько таких свертков.

Черновицкий смотрел на меня во все глаза, и взгляд его излучал такое раскаяние, словно он пропустил сцену падения подполковника Герасимова, облаченного в белый парадный костюм, на мокром, свежевымытом полу Управления.

— Синицын, — наконец выдавил он. — Что же ты мне не сказал, что вас потом за это премируют?! Я бы тоже поехал!!!

— Да я и не надеялся ни на какую премию, — пожал я плечами. — Нас этот Сыромятников так достал своей скупостью, что мы не чаяли, как поскорее от него откреститься.

Михаил чуть ли не рвал на себе волосы от досады. Но тут на первый план выступило еще одно его природное качество — любопытство. Он дернул меня за плечо и прокартавил:

— Ну, Синицын, давай открывай… Посмотрим, сколько он вам отвалил. Много, должно быть, раз сверток такой тяжелый. А этот… — Он покосился в сторону, куда ушел подполковник Герасимов. — Остальное-то себе прикарманил… И надо мной еще издевается! Лучше бы со мной поделился! Главное, знает, что у меня машина сломалась и… Ладно, Синицын, давай открывай, что ли, быстрее! — не выдержал он.

Я развернул сверток… Черновицкий, уже готовый подхватить купюры, которые должны были из него посыпаться, остолбенел… Я, признаться, тоже.

У меня в руках лежала толстая книга в твердой обложке ярко-красного цвета. Еще не теряя надежды, Михаил перевернул страницу. На нас смотрел сам Леонид Алексеевич Сыромятников, вернее, его портрет, изображенный на титульном листе по пояс. Великий тенор гордо откинул голову назад, руки скрестил на груди и смотрел на нас взглядом, полным превосходства.

«Выдающиеся голоса России, — было написано на титульном листе. А ниже шла следующая надпись: Леонид Алексеевич Сыромятников. Биография».

А еще пониже красовалось написанное от руки синими чернилами:

«На добрую память с искренней благодарностью. Л. А. Сыромятников».

К этому времени я уже осознал происходящее и громко расхохотался. Михаил, глядя то на меня, то на книгу, шумно вдыхал и выдыхал воздух. Потом буквально просверлил меня взглядом и проскрипел:

— Да уж, Синицын… Вот именно — используй по назначению…

Я, честно сказать, несильно расстроился, поскольку и не рассчитывал получить от старого скряги что-то более ценное. Я даже радовался, потому что мне доставило искреннее удовольствие понаблюдать за Черновицким и злющим Точилиным, который пронесся мимо нас со злополучной книгой в руках в сторону туалета.

Однако это был последний эпизод за день, который доставил мне что-то приятное, потому что последующие события надолго лишили меня способности смеяться…

Зазвонил сотовый, и я увидел, что звонит Ольга. Отвечать мне не хотелось, но я подумал, что это может быть связано с Катюхой, и не ошибся.

— Андрей… — Ольгин голос звучал глухо. — Приезжай… Кате плохо!

Наверное, я побледнел, потому что возвращавшийся из туалета Точилин взглянул на меня обеспокоенно. Впрочем, он и так был обеспокоен собственными проблемами. Мне же стало совершенно не до него и не до дурацких выходок певца Сыромятникова.

— Все понял, скоро буду, — проговорил я в трубку и отключил связь.

Я убрал телефон в карман и прямо из Управления отправился в больницу. Катюха и впрямь выглядела совсем неважно. Когда я увидел ее осунувшееся личико, то почувствовал нестерпимую жалость. Ольга сидела на стуле возле ее кровати и держала за руку. Медперсонала в палате не было.

— А где же врачи? — спросил я.

— Вышли. Разрешили мне побыть с ней наедине, только она почти не реагирует, — со слезами на глазах сообщила Ольга.

Я решительно отодвинул ее и подошел к Катюхе. Глаза ее были закрыты, дыхание прерывисто. Я покосился на тумбочку. На ней остались ампулы от вводимых препаратов. Повинуясь какому-то интуитивному чутью, может быть, помноженному на милицейский профессионализм, я быстро взял их и спрятал в карман.