Кирилл Казанцев: Убийство по-министерски

Наташа несколько раз видела маму девочки — очень худую, несколько нервную особу лет двадцати восьми, которая часто выходила курить на крыльцо больницы, делала длинные, быстрые затяжки и швыряла недокуренную сигарету в урну, а через пять минут возвращалась и закуривала снова. Она приезжала на черном джипе «Инфинити» с коренастым, краснолицым типом, который никогда не проходил в помещение больницы, а сразу же уезжал, но потом возвращался и с недовольным видом звонил ей по новенькому «Vertu Ascent», лениво поглядывая на проходящих мимо врачей и медсестер и при этом словно не видя их в упор. Он ни разу не разговаривал ни с кем из них, и Наташе это было странно. Это потом она случайно узнала, что он не родной отец Кати, и даже порадовалась в душе — слишком неприятным был этот тип, наглым и самоуверенным.

Родной же отец девочки оказался совсем другим — довольно простым, русоволосым и худощавым, одетым в обычную джинсовую рубашку и неумело, наспех отглаженные брюки. Когда он входил в помещение больницы, мать девочки тут же бросалась к нему и тихим, злым голосом начинала что-то выговаривать, требовать, иногда даже повышая голос и притопывая ногой. Тот же, с усталым, каким-то измученным лицом, слушал ее рассеянно и лишь болезненно морщился, когда женщина начинала переходить на крик. Он пытался успокоить ее и взять за руки, но та резко их выдергивала, и глаза ее загорались совсем уже злым огоньком.

Наташа плохо разбиралась в отношениях этого квартета, да ей это было и не нужно. Это уже потом, как-то вечером, когда она дежурила и во время обхода подошла к Кате, увидела, что девочка плачет. Тогда Наташа подумала, что она плохо себя чувствует, и спросила, так ли это. Катя некоторое время молчала, а потом сказала, что очень хочет вернуться домой. Наташа, вложив в голос как можно больше уверенности и убедительности, проговорила, что так непременно и будет, причем очень скоро, но Катя покачала головой и сказала, что хочет вернуться не туда, где живет сейчас, а в свой прежний дом, где она жила с мамой и папой.

— А сейчас я живу с мамой и дядей Эдиком. А он мне совсем чужой. И он не любит меня. И маму тоже не любит, — совсем тихо, словно стыдясь за маму, добавила Катя, и Наташа тогда удивилась прозорливости, так свойственной порой детям.

Новый рабочий день неожиданно выпал на субботу. Хотя это, по идее, был законный выходной, но наш непосредственный начальник, подполковник Герасимов, почему-то решил, что мы в последнее время работаем мало, и обязал выйти весь отдел. Все, конечно, повозмущались, но возразить подполковнику никто не посмел. Честно говоря, я был расстроен больше остальных, поскольку собирался провести этот день в больнице у Катюхи. Ольга уже несколько раз звонила мне вчера вечером и обвиняла в пренебрежении отцовскими обязанностями.

— Я навещаю ее каждый день! — резко звучал голос супруги, ставший за последние месяцы совершенно чужим и холодным. — В отличие от тебя! И Эдик тоже!

— Слушай, вот только не надо приплетать сюда своего Эдика, а? — досадливо поморщившись, попросил я. — Он вообще не имеет отношения ко всему этому!

— Не имеет? — в голосе Ольги послышались ехидные нотки. — А между прочим, ее содержание там оплачивает полностью он! Так что уж постеснялся бы только за это трогать человека!

— Его никто не трогает! — Я невольно повысил голос. — Но и ты, будь добра, не трогай моих отношений с дочерью! Катя все-таки моя дочь!

— Странно, что ты об этом помнишь! — уколола меня в очередной раз Ольга. — Иначе сидел бы у больного ребенка день и ночь!

Я сдержался. Не стал напоминать Ольге о том, что вообще-то работаю, каждый день с восьми утра и порой до поздней ночи, в отличие от нее, которая, с тех пор как ушла к своему Эдику, находится на полном его обеспечении. И что навещаю Катюху при первой же возможности.

— В общем, завтра с утра чтобы был в больнице! — пригвоздила меня Ольга, а следом в трубке послышалось ее недовольное «На!»

Затем я услышал голосок Катюхи и понял, что Ольга находится сейчас в ее палате и намеренно сунула трубку дочери.

— Папа! — голос дочери звучал радостно.

У меня, признаться, екнуло и больно защемило сердце, хотя вроде никогда я не был особенно сентиментальным.

— Папа, ты придешь завтра?

— Приду, солнце! — твердо ответил я, так как еще не знал о том, что подполковник Герасимов решил подложить нам такую свинью.

— Я тебя очень буду ждать, папочка! Я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — проговорил я, и следом зазвучали гудки — Ольга выдернула телефон у дочери.