Гелий Рябов: Символ веры

Маршрут воспоминаний: Фонтанка, на другом берегу, — летний сад, впереди — Нева. И нет больше державного теченья. Заплеван строгий и стройный вид. Растерзана гробница императоров. Часы на башне играют «Интернацьёнал».

Сворачиваем (через Пантелеймоновский мост) на Марсово поле. «А помните…» — начинает он. Нет. Не помню. Ничего. «Однообразная красивость» — зачем она была? Впереди — кучи еловых веток, увядших цветов, прохожий в извозчичьем армяке, скользнув взглядом, признает в нас «своих»: «Могилы ихние. Рэволюционэров… В том углу — Урицкий. В этом — Володарский. В того — Канигиссер стрелял. Поражаюсь. Свои своя не познаша. Довели». Может, он прав? Может, это начало? Они взбесятся и перебьют друг друга? О, какие они, какие они… Опять блазнит. Канигиссер выстрелит позже.

…Анфилада Зимнего, валяются гильзы, из-за статуи Гермеса торчит нога — труп или пьян, до утра не уберут. Разбитые вазы, от одной — тяжелый запах отхожего места, надо пройти мимо, но — невозможно. На всех лестницах и переходах кричат, требуют, чтобы очистили дворец. При выходе обыскивают — два комиссара в штатском с повязками и три матроса. Около них на столе — гора серебряных ложек и вилок, свернутые в рулон картины — видно, что вырезаны. Здесь же человек двадцать задержанных — солдаты и матросы, есть и офицеры. «Документы». Протягиваю отпечатанный на машинке, со штампом дворцового управления, «приказ». «Сим поручается полковнику Дебольцову…» Внимательно читает, все время глазом: зырк, зырк. Арестуют? Скорее всего… Только куда? На Шпалерную? В Трубецкой бастион?

Туда. В соседней камере — Шингарев, бывший министр. На прогулке предлагает кусок домашнего пирога — прислала жена. Видно, что тяжело болен. Оброс, опустился. Но еще надеется — на Учредительное собрание. Говорю: «Плох вам был царь». Отвечает: «Плох». Больше не разговариваем. Его освобождают на следующий день. Еще через день конвойный — в «глазок»: «Убили Шингарева. Братишки-матросы и кончили. Прямо в кровати».

И мокрая слякоть заползает под воротник. Кто следующий?

И вот — двор, у баньки — трое (или четверо — в глазах мутно), раздеты по пояс, один — Павел Александрович. На маневрах в Красном — много лет бок о бок. Серов написал картину для лейб-гвардии Конного полка: великий князь в кирасе, рядом — ездовой с лошадью. Павел Александрович, лысый, грустное лицо, — такой и здесь. Чуть в стороне — пятеро, с лопатами. Когда подвели к стене и хлопнул залп (ни звука не донеслось, а все рухнули, финита), отскочил от окна… Холодно, идет снег.

Нет. Не так. Их расстреляли только в январе 19-го: Николая, Георгия, Дмитрия, Павла. Был в Сибири, видеть не мог…

Тогда откуда? М о рок…

А пока: «Преображенская, 2, второй этаж, квартира зубного врача Циммермана. Если засады нет — пусть откроет форточку». Филер уходит, через минуту в крайнем окне второго этажа появляется рука: форточка открыта. У баронессы все в порядке.

Лестница старинная, перила с литьем и позолотой, ноги скользят по ступенькам — грязь. Двери открыты, большая квартира, из какой-то комнаты доносится рояль: «Лунная»… Запах рыбьего жира с редькой или чесноком и еще чем-то — омерзительно… Высунулась голова в красной косынке: «Агитатор?» Молча, мимо. Еще одна дверь, это здесь. «Подожди на улице». Он уходит, наклонив голову, как в былые времена, — резко, элегантно. Комната (дешевый гроб для похорон по третьему разряду): «Честь имею, сударыня. Вот деньги». — «Благодарю, — протянула руку. Сухая, желто-пергаментная. Ногти короткие, тщательно зачищены. — Если этого не делать — конец. Стирка, мойка…» — «Вы… сами?» — «Кто же еще… И себе, и другим. Есть что-то надо и жить… Все дорого и ничего нет».

Мешочек с десятками небрежно бросила на столик в углу. «Благодарю вас, сударыня…» — «Господи, за что? Это я должна благодарить. Такой риск. Нашли бы красные — и „в расход“». — «Я не знаю, увижу ли барона вновь…» — «Будем надеяться. Знаете, здесь никто не догадывается, что главнокомандующий Русской армией сын мне… Храни вас Бог». — «Мы выживем. Должны. Будем бороться». — «И страдать. Потому что от скорби — терпение, от терпения — опытность, от опытности — надежда. Господь с вами».

За Владимирской площадью Невский переходит в Загородный; здесь, напротив вокзала, — церковь и дом, в котором — отец. Если еще жив. Нужно зайти, обнять, может быть, в последний раз, но не дано, потому что меч палача занесен. В Екатеринбург, скорее в Екатеринбург. Между мной и моим новым знакомым все давно оговорено и условлено, Бог весть — патриот ли он и монархист, но он жандарм и будет защищать то, к чему привык, во что верит — по убеждению или по той же привычке. Нужен помощник. Без собеседника можно обойтись.