Гелий Рябов - Сумасшествие лейтенанта Зотова

Зачем они приехали? Ну, это, положим, не фокус: позвонили наши, предложили путевки, посоветовали «укрепить» распадающуюся семью, напомнили, что глава оной — стареющий подполковник всего, а ведь оттого только, что непорядок в личной жизни, словно услышал бархатный голос Лук-Лукьяна: «Василиса Евгеньевна, право слово, обидно за Юрия — способный, талантливый даже сотрудник, а из-за такой ерунды… простите, я только в том смысле, что поправить отношения — это же раз плюнуть… А?»

Наверняка наворотил, гад, сорок бочек арестантов, велел «приглядывать» — что, где, когда, — «в интересах», конечно, семьи, а она, идиотка старая, и рада… Использовал втемную, гнида…

Черт с ними… Игоря жаль. Хороший парень, под влиянием матери быстро станет сволочью, и я ничего, ровным счетом ничего не могу поделать… «Такова се ля ви»…

…И словно из темных глубин: телефон. Как связаться с Модестом? Они же наверняка «сели» на все телефоны, имеющие быть в поле моего зрения.

На все? А зачем? Ведь они понимают: например, в кабинет директора санатория мимо секретарши я не пройду. Санаторий наш, служебный, порядки наши, они это учитывают. Значит…

Значит, надо пройти в кабинет.

…Утром зашел к секретарше, пожаловался, что шум моря раздражает, а лечащий врач не реагирует и даже улыбается — мол, о таком шуме все мечтают, а вы…

Улыбнулась: «Из хорошего в худший — это в два счёта». Набрала номер: «Это я… Подполковника Катина переведите на другую сторону… Да, есть мнение, спасибо». И все…

Но я успел заменить охранную сигнализацию только на окнах. На дверях ее не было…

Днем я купил талон на почте и сразу обнаружил хвост, талон сжег на спичке. Они ведь проверят и поймут, что я хочу позвонить, — это моя тяжкая ошибка, хорошо хоть вовремя спохватился. Но наблюдение они теперь усилят…

Хорошо… В кабинет начсанатория я, допустим, попаду. Позвоню по автомату. Но ведь потом, когда поступит счет в канцелярию, они легко выяснят, кому именно я звонил…

Нет. Так не пойдет.

Тогда — как?

У них наверняка есть пароль для переговоров с любым городом, кроме прямой связи с нашей уважаемой организацией, оная же мне и на дух не нужна…

Узнать пароль? Как? Подслушать? Да ведь скорее всего — кончится мой срок здесь, но я так ничего и не узнаю…

Что же делать, что… Сидят на хвосте, не слезают — вон, в окне шляпа с перышком, наверняка мой наружник. Даже не считают нужным скрывать. А зачем им скрывать?

Вечером зашей сын. «Папа, ты не прав». — «А ты? А… мать?» — «Так мы ничего не решим». — «А что ты хочешь „решить“?» — «Мне предложили в школу. Нашу школу, это будущее, карьера, но ты должен соединиться с мамой. Без этого меня не возьмут».

Щенок и дурак, зачем я тебя родил? Эх, ты…

— Гоша…

У него вспыхивают глаза, так я его называл в редкие минуты дружбы и любви…

— Гоша… я хотел попросить тебя об одолжении… — Умолкаю, все безысходно. Он выслушает, пообещает и тут же донесет. «Органы» для него — все. Идефикс, или «идея фикс», как говорит его мамочка…

— Я согласен: Не бойся, отец, я не сволочь, каковой ты полагаешь нас с матерью.

— Я могу тебе верить?

— А у тебя есть другой выход? — Мне кажется, что он усмехается — откровенно, в лицо.

У меня нет другого выхода, он прав…

Зачем это было нужно? Зачем… Я настаивала на встрече, просила, смотрела влюбленными глазами, надеялась, как дура, что все эти увертки, ужимки и прыжки произведут на него впечатление. И вдруг поняла — пронзительно и горько: зачем? Стану его, любовницей, тайным его пороком? Чтобы шантажировать его и требовать помощи Игорю? Боже, какая гадость… Тридцативосьмилетняя кокетка, или, как говорили молодые люди тех, далеких, шестидесятых: «Все девочку строишь?»

Жизнь сломана… Какая я идиотка: в конце концов, каждый сын рано или поздно покидает мать и отчий дом, а я думала — наивная дамочка, — что Игорь будет при мне как «при всегда»…

Что есть жизнь, может быть — быт? Четкий ритм и даже алгоритм —; встали, умылись, оделись, позавтракали, потом работа и заботы, магазины и обед кое-как, а вечером ужин вдвоем, мой мальчик дорогой, мой мальчик… Иногда мы ходили в кино, реже — в театр. Он любил не «рок», а серьезную музыку, и он был не «мент», а человек…

Однажды он уехал в пионерский лагерь. Оттуда он написал, что весело, много речек и озер и что ему хотелось бы лодку. И я заняла кучу денег и купила ему эту лодку — разборную, всем на зависть…

Она давно уже пылится на антресолях, он забыл о ней…