Анатолий Афанасьев - Возвращение из мрака

В начале второго ночи Камил бесшумно вошел в воду и поплыл. Черный водонепроницаемый пластиковый мешок со всем снаряжением и с собственной одеждой пристегнул браслетом к щиколотке и тянул на коротком шнуре. На берегу остались Савелов и Карабай. Абрек появился на станции за полчаса до назначенного времени и провел с Камилом последний инструктаж. Когда приготовления будут закончены, Камил должен связаться с ним по рации и произнести одно-единственное слова: залп!

На прощание Карабай обнял его, растроганно пробормотал:

– Не подкачай, сынок! Кавказ смотрит на тебя.

– Аллах акбар, – ответил Камил.

Савелов, не до конца понимающий, что происходит, обеспечивал внешнее наблюдение. Бродил по пляжу, кидал камушки в воду. С темнотой берег опустел, но кое-где из кустов еще доносились пьяные голоса и женские повизгивания: молодежь догуливала. Кто-то так и заночует на сыром, холодном песке и неизвестно, проснется ли живой. Карабай пришел на станцию один, это было в его обычае – на вершинах духа царит одиночество, но несколько отборных телохранителей наверняка дожидаются его наверху: Камил засек две черные машины с потушенными фарами, появившиеся одновременно с Карабаем и перегородившие боковые дороги, ведущие к пляжу.

Теперь все позади. Он медленно, беззвучно выгребал по серебристой поверхности к давным-давно намеченному месту. К двум разросшимся ветлам, которые укроют от наблюдателя на вышке, когда он выползет на берег. Между ним и вышкой останется метров двадцать ярко освещенной прожектором земли. Вот их трудно преодолеть незаметно.

Ночной заплыв освобождал его от прошлого. Московские Химки – тот камень на перекрестке, где написано: «Направо пойдешь, налево пойдешь, прямо пойдешь…» – выбирай. Из прошлого останется только то, что дорого сердцу: томительные воспоминания о Кавказе, драгоценная Наташа, родители… Много или мало – как посмотреть…

Ткнулся головой в береговой песок и вынырнул под ветлы, как ящерица, вытянул за собой мешок. Сел поудобнее, огляделся и отдышался. Ни на том, ни на этом берегу ничего не происходило: майская ночь, для кого-то полная удовольствий, судя по пьяным возгласам, для кого-то страданий. Он развязал мешок и не спеша оделся – широкие полотняные брюки, свитер, куртка со множеством карманов. То, что должно лежать в этих карманах, распихал заранее. Порылся в мешке – и извлек длинноствольный пистолет «Гибсон-401» с оптическим устройством. Отличная штуковина, совсем недавно поставленная для нужд спецподразделений США. На Кавказ поступили чуть ли не образцы – десять штук.

Через оптику часовой на вышке смотрелся как на ладони. Сидел, голубчик, и смолил сигаретку. Считал звезды на небе. Камил разглядел даже его лицо – губастое, юное, с приплюснутым носом. О чем думал? Кем себе казался несчастный мальчик-руссиянин? Ведал ли, что нет у него будущего? И не потому, что Камил уже прилаживал ему под лопатку прицел, а потому, что забугорные дяди и тети отказали ему в человеческом звании. Изгой. Страны-изгои, народы-изгои, звери-изгои. Россия среди них первая, хотя об этом не принято говорить вслух. Пока у нее не вырван окончательно ядерный зуб. Даже независимые журналисты, корчась от непомерных долларовых инъекций, предпочитают иносказания, сопровождаемые красноречивыми гримасками. Сквозь зубы называют все новые и новые даты, до которых придется терпеть туземные руссиянские амбиции. Зато потом…

Камил дождался, пока солдатик докурил, и мягко нажал спуск. «Не бойся, – прошептал успокоительно. – Больно не будет». Пластиковая пуля со снотворной начинкой заостренным жалом впилась солдатику под левую ключицу. Он слегка дернулся, потянул руку назад, почесался, да так и заснул с мыслью, что какая-то мошка забилась под рубаху. Осел, будто глубоко задумался, но не упал.

Пограничную полосу, освещенную прожекторами ярче, чем солнцем, Камил пересек по-пластунски, как двугорбый жук со своим черным мешком. Волноваться особенно не о чем. Если он правильно вычислил, этот участок выпадал из поля зрения часовых на двух других вышках, но если слежение вели приборы, ему неизвестные, то через несколько минут это выяснится. Представлял, с какими чувствами наблюдает за ним с берега Карабай, в предвкушении скорого справедливого возмездия. Сам он не испытывал возбуждения от того, что предстояло сделать. Это добрый знак. Он смотрел на себя со стороны глазами Астархая. У тебя нет врагов среди живущих на земле, учил старец, зато любой, кто встретится на пути, может причинить тебе непоправимое зло. Беда в том, что воин, принявший на себя карму служения, бесконечно одинок, исход его усилий теряется в непроницаемой мгле.