Татьяна Полякова - Как бы не так!

Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, а потом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарство начнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.

— Что бы я без тебя делала, — туманно начала она, а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.

— То же самое, что и со мной, — с некоторой суровостью ответила я.

— Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти в ветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…

— Это точно, — согласилась я. — Давай чай пить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.

— Как я не люблю дежурить одна, — вздохнула Наташка, — прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою смену что-нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…

— Чем тебе лето не угодило? — удивилась я.

— Так ведь отпуска… Смены черт-те какие, и ночами одна…

— Ладно жаловаться. — Я отодвинула чашку и, помолчав, спросила:

— Как думаешь, выживет?

— Выживет, — кивнула Наташка. — У меня глаз наметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Я его одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-то в лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?

— Жажда жизни, — вздохнула я.

— Чего? — не поняла Наташка.

— Рассказ есть у Джека Лондона.

— А-а-а. Вот что, ты больше через лес ездить не моги. Видишь, какие дела вокруг творятся? Хуже всего на свете оказаться в неудачном месте в неудачное время. Те, что в него шесть пуль выпустили, явно не жадничали, могли и тебе отвесить на всю катушку. Улавливаешь, на что я намекаю?

— Еще бы, — кивнула я. — Только ведь и я не совсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.

— А почему автоматную? — удивилась Наташка.

Я вздохнула и поинтересовалась:

— Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?

Наташка стала злиться:

— Интересно, почему это… Объясни.

— Не хочу, — отрезала я. — Не из вредности, а из лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.

С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихватив пакет с загубленным костюмом.

На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.

— Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.

— Спасибо, благодетель, — обрадовалась я, как оказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлось медбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.

Домой я попала ближе к обеду, Спать уже не хотелось, в голове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон, поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильника бутылку пива.

Синатра — лучший в мире певец, у меня лучшая в мире профессия, а этот мир — лучший из возможных.

В конце концов я все-таки уснула.

Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меня удобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка, летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, на жизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу, испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник». Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но все равно спешила.

Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная дама неопределенного возраста с золотыми руками.

— Операцию ты делала? — улыбнулась она. — Молодец.

— Как он?

— В норме.

— Выживет?

— Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий. Пойдешь к нему?

— Конечно.

Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданно меня окликнула:

— Мариночка…

— Да? — оглянулась я.

— Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудь случается?

— Ну, это просто, — обрадовалась я. — Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь — сплошное свинство.

— Везет, — кивнула Елена Кирилловна и отправилась в ординаторскую.

— Марина Сергеевна, — от поста шла Ася, наша медсестра, мы часто дежурили вместе. — У меня в столе часы и перстень вашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай Бог…

— Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?

— Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругом больные шныряют, прямо хоть на себе носи…

— Что ж, ему они пока без надобности…

Я открыла дверь и вошла в палату. На вид ему было лет пятьдесят с небольшим. Ничем не примечательное лицо с широким носом и тонкими губами. Сейчас очень бледное, с синевой под глазами. Ссадина на лбу придавала его облику что-то мальчишески-хулиганское. На пальцах левой руки, лежавшей поверх одеяла, виднелась татуировка «Юра» — надо полагать, его имя. Волосы совершенно седые, с неприятным желтоватым оттенком.