Татьяна Полякова - Та, что правит балом

Однако ему быстро надоело играть в былую любовь. Павел взглянул на часы и поднялся.

— Мне пора, котик, — сказал он, и от того, что он назвал меня этим чужим и таким пошлым в его устах словом, мне стало так тоскливо, что мои душевные страдания дошли до спасительного отупения чувств, я просто фиксировала те или иные слова, не пытаясь их осмыслить. Они скользили по поверхности сознания и казались даже забавными.

Я сварила кофе, ожидая, пока Павел примет душ и оденется, и с улыбкой пристроилась рядом с ним в кресле. Он сделал пару глотков, но видно было, что ему не терпится уйти.

— Ну, что ж… — Взгляд его натолкнулся на мое лицо, и он вдруг удивленно замер. — Эй, с тобой все в порядке? — спросил он.

— Да, — пожала я плечами. — А в чем дело?

— Так.., ерунда. А знаешь, у тебя очень неприятный взгляд. Твоему Нику надо крепко подумать, стоит ли подставлять тебе спину.

— Непременно передам ему твои слова, — кивнула я.

— Лучше не стоит, не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Почему ты не спросишь, с какой стати я с ним? — зачем-то спросила я.

Он засмеялся.

— А мне неинтересно. Хочешь поведать свою историю?

— Обойдусь.

— Слава богу, времени у меня совсем нет, а не выслушать было бы невежливо. Спасибо за кофе. И за все остальное.

Я проводила его до двери.

— Я позвоню, — поспешно сказал он, а я знала, что не позвонит.

— Звони, если будет время и желание, — ответила весело.

Он поцеловал меня и ушел.

Я отправилась в ванную, посмотрела в зеркало, усмехнулась своему отражению и постучала по нему, как стучат в окно.

— Это очень глупо, моя милая, — сказала громко. — Прав был Вадим Георгиевич. Надо знать свое место. А твое место где? Знаешь, конечно, знаешь. Так что перестань валять дурака, святые чувства не для нас, грешных.

Я торопливо отвернулась от своего отражения и запела песню кубинских партизан, воодушевляясь все больше и больше, и под конец уже так орала, что соседи, не будь они приучены к моим выкрутасам, принялись бы стучать по батарее. Я маршировала по комнате, высоко вскидывая ноги, повторяя один куплет в восьмой или девятый раз, и чувствовала, как боль уходит. А потом долго сидела у окна, наблюдая за возней ребятишек во дворе. Собралась и пошла к Виссариону.

— Что это у тебя такой вид, точно на тебе черти воду возили? — спросил он, с недоумением приглядываясь ко мне.

— Черти — предрассудок.

— Ну, не скажи. Иногда я их вижу так же ясно, как ты мою старую рожу.

— Ну, так это после литра водки. Я, бывает, тогда не только их вижу, но и вполне дружески с ними беседую. Ведут себя прилично, не гадят, матом не ругаются…

— Где ж ты таких чертей встречала? — усмехнулся Виссарион.

— Надо знать, что пить, тогда даже гости из преисподней будут вести себя интеллигентно. Ты мне вот что скажи — на свете счастье есть?

— Нет. Но есть покой и воля. А у тебя свобода ограничена и в душе полный кавардак.

— А как с этим бороться?

— Медитировать, — пожал плечами Виссарион. — Посиди в тишине, подумай о боге.

— И что?

— Что-нибудь да высидишь. Ты влюбилась, что ли? — после паузы додумался спросить он.

— Неужели заметно?

— Заметно. О счастье заговорила — это большой прогресс. Сколько лет тебя знаю, все зубы скалишь…

— Что ж мне еще остается, если в душе-то кавардак? — хихикнула я.

— Радоваться надо, что сподобил господь, — глубокомысленно изрек он.

— Туго у меня с радостью, Виссарион, — со вздохом ответила я.

— Что, парень никудышный?

— Не парень, я.

— Это ты брось. И тому, кто тебе внушил такие мысли, плюнь в физиономию. А парень твой дурак, если не разглядел, что ты есть такое на самом деле. Что хоть за тип, очень мне интересно?

— Ты его не знаешь.

— Да? Ну, ладно, придет время, познакомишь.

— Непременно, — вздохнула я и перебралась к роялю.

Посетителей было немного, и я могла сколько угодно предаваться меланхолии. Виссарион время от времени поглядывал на меня из-под очков и хмурился. Должно быть, мой сегодняшний репертуар не пришелся ему по душе, а может, была иная причина.

На следующий день я задержалась на работе, чтобы, не заходя домой, сразу же отправиться к Виссариону. Машки не было, и выходило, что податься не к кому, а родная квартира вызывала стойкое отвращение. Я даже подумала: может, нам с команданте окончательно перебраться к Виссариону? Могли бы жить в подсобке, истинные революционеры неприхотливы. Кафе еще не открылось, и, за неимением слушателей, я решила не музицировать, а вымыть окна, чтобы принести пользу заведению и своей душе, ведь общеизвестно, что труд облагораживает.