Виктория Платова - Смерть в осколках вазы мэбен

— Григ, Шуберт… Вы, наверное, учились в музыкальной школе и классикой вас пичкали с детства? После этого вы без содрогания не могли слышать про Черни и Гайдна. Но с возрастом все же…

Художник рассмеялся. Я и предположить не могла, насколько заразительно он может смеяться. Конечно, я несла околесицу, но разве это повод, чтобы вот так откровенно потешаться надо мной? Может, мне обидеться и уйти? Удастся, кстати, избежать и ненужных вопросов. Или все же остаться?

— Не уходите, — попросил Иванов, как будто читал мои мысли. — Это я не над вами, а скорее над собой. Я никогда не занимался в музыкальной школе и не играю ни на одном инструменте. Но моя любимая бабушка была очень хорошим преподавателем.и почти сорок лет вела занятия в консерватории. Поэтому музыку я слышал с детства, причем хорошую музыку. Но насильно меня к ней никто не приобщал. Это возникло само собой и как потребность. По мере возможности стараюсь не пропускать концерты классической музыки, имею неплохую коллекцию дисков.

— А как же рок? — Я не могла опомниться от такого объяснения. — Вы же говорили…

— Конечно, — он кивнул, — но в нашем русском роке всегда на первое место вырывался текст, а музыка шла вторым эшелоном. Я же не под стеклянным колпаком живу. Все, что другие слушали, то и я слушал. Отобрав, разумеется, все, что наиболее отвечает потребностям души. Вы разве не так же поступаете?

— Все верно, — сдалась я. — К старому року я привыкла, он кажется правильным и вечным, молодых не понимаю и в большинстве не принимаю. А когда-то казалось, что всегда буду верить только молодым, только они могут правильно выразить любое состояние души.

— Просто наша молодость осталась с нами, а вместе с нею и наши пристрастия, и наши идеалы. Скажите, Леда, зачем вы сюда пришли?

Я растерялась. Оказывается, все эти разговоры были только прелюдией к этому вопросу, которого я очень хотела бы избежать. Но вопрос был задан в упор, и отвечать все же придется.

— Я пришла сюда, — медленно сказала я, — чтобы еще раз посмотреть картины Карчинского. Это действительно так. Но еще я хотела бы посмотреть на вазы мэбен. Вы считаете, что у меня не могло возникнуть такого желания?

— Могло, — художник кивнул. — Картины… я понимаю, но на вазу вы пришли посмотреть из-за вчерашнего скандала. Так?

— Возможно, — я не стала отрицать очевидное. — Но когда стала на нее смотреть, то скандал просто вылетел у меня из головы. Удивительно, неужели такое чудо можно создать руками?

— Конечно. — Иванов смотрел на меня как-то отстранение. — Карчинский — талантливый мастер.

— Уверена, что вы знаете гораздо больше, чем я. Скажите, почему он отказался продать вазу?

— Об этом, конечно же, лучше спросить у самого Володьки, — Иванов приходил в себя. — Но скажите, вы сами смогли бы продать такую красоту? Как можно понять чужую человеческую душу? Это было его решение.

— А если бы ваза была вашей, вы бы продали ее? — Жгучее любопытство заставило меня выпалить этот вопрос, прежде чем я успела прикусить язык.

— Вряд ли, — Иванов махнул рукой. — Хотя, кто знает. Возможно, что продал бы.

— За деньги, которые предлагал банкир, или за удовольствия, что сулила Диана? — Этот вопрос я произнесла по инерции, хотя и сознавала, что Иванов может оскорбиться и просто уйти.

— Вы журналистка до мозга костей, Леда, — он засмеялся, — но вы задали вопрос, и я отвечу честно, хотя и не знаю, какого ответа вы от меня ждете. Я мог бы продать вазу и получить за это деньги, но я не стал бы отдавать ее в обмен на сексуальное удовольствие. Возможно, я подарил бы вазу понравившейся мне женщине, но, разумеется, не Диане.

Вот так номер! Уже второй человек за эти два дня заявляет мне, что прелести дивы его совершенно не волнуют. Но ведь она действительно молода, красива, сексуальна. Почему тогда? Или она не в его вкусе тоже?

— Мне не нравится Диана, — ответил Иванов на мой непроизнесенный вопрос. — Может же она мне не нравиться?

— Конечно, — я кивнула. — Но очень многие находят ее привлекательной, постоянно твердят о ее чарующей полуулыбке, а журналисты называют ее новой Моной Лизой.

— Ее полуулыбка так же отвратительна, как оскал серийного маньяка-убийцы. Она сродни упырям и вурдалакам, с которыми, несомненно, в родстве. Мона Лиза! У настоящей Джоконды чарующая полуулыбка, а у Дианы — порочная полугримаска. Неужели вы никогда не замечали этого?

— Почему вы так разволновались? — Мне была непонятна странная вспышка художника.