Андрей Воронин - Слепой. Приказано выжить

— Что за черт? — недовольно произнес человек на мостике. — Этого еще не хватало!

Послышалось чирканье колесика о кремень, брызнула слабая искра, и в тумане робко расцвел оранжевый огонек. Как свечу, держа перед собой бензиновую зажигалку, толстяк повернулся кругом и вздрогнул, очутившись лицом к лицу с Глебом.

Момент был просто идеальный для того, чтобы в лучших традициях гопников всех времен и народов попросить огоньку. Но Глеб вдруг почувствовал, что не хочет ничего говорить — не здесь, не сейчас и не с этим человеком, — и ограничился тем, что сделал быстрое движение правой рукой.

— Э!.. — со смесью испуга и раздражения воскликнул толстяк, вздрогнув от короткого укола в плечо, и вдруг покачнулся.

Зажигалка звякнула, ударившись о неровную брусчатку, но не погасла. VIP-толстяк тяжело привалился поясницей к перилам, хватаясь освободившейся рукой за то место, где под могучим слоем сала скрывалось сердце. Из его перекошенного рта вырвался тяжелый хрип, бутылка выпала из помертвевших пальцев и с характерным треском разбилась вдребезги о мостовую, добавив к ночным запахам струю резкого коньячного амбре.

Умирающий качнулся еще раз, колени его подломились, и он начал сползать наземь по скользким от конденсата чугунным перилам. Глеб быстро шагнул вперед, наклонившись, принял на плечо переломившееся в пояснице тело, подхватил одной рукой под колени, словно собирался, как невесту, взять стопятидесятикилограммового генерала на руки, и с натугой перевалил через перила.

Туман под мостом лениво колыхнулся, снизу послышался тяжелый всплеск, и то, что минуту назад было генерал-полковником и одним из заместителей министра обороны могущественной ядерной державы, погрузилось в черную, как смоль, холодную воду канала.

На то, чтобы задействовать резервный генератор, персоналу клуба понадобилась всего одна минута, но этого хватило: когда в старом парке снова вспыхнули огни, на горбатом мостике уже никого не было. Лишь оброненная его превосходительством бензиновая зажигалка еще какое-то время продолжала гореть на берегу медленно испаряющейся коньячной лужи, но задолго до наступления утра погасла и она.

Змей сидел на молодой, но уже как минимум однажды подстриженной траве газона, привалившись спиной к стволу какого-то дерева и чувствуя, как медленно, но верно отсыревает одежда и подмокает находящийся в непосредственном соприкосновении с землей зад. Вокруг плотной стеной стоял сгустившийся туман; свет горящих у ворот клуба ярких фонарей с лампами повышенной интенсивности сюда почти не достигал, его хватало лишь на то, чтобы различать в тумане стволы двух или трех стоящих поблизости деревьев да утонувший в синевато-серой мгле неясный приземистый силуэт «БМВ».

Неподвижно сидеть на сырой земле, вглядываясь в туман и мрак и дожидаясь неизвестно чего, было и холодно, и смертельно скучно, особенно для такого непоседы, каким уродился Змей. Важность возложенной на него миссии почти ничего не меняла; она придавала этому «великому сидению» видимость необходимого действия, но не могла ни согреть, ни снять усиливающиеся неприятные ощущения в затекших конечностях и отсиженном заду.

Змей злился — в основном на клиента, непредсказуемое поведение которого превратило простое, привычное дело в какую-то тоскливую тягомотину. Другой на его месте уже давным-давно остыл бы, присыпанный землей и ветками на каком-нибудь пустыре или вот в этом парке, а этот тип продолжал непонятно финтить, раз за разом совершенно непостижимым образом уходя от уготованной ему незавидной участи. Как будто, вздумав изловить жирного домашнего кота, они вдруг обнаружили, что охотятся на шустрого стреляного воробья: ты его хвать, а он взмахнул крылышками и упорхнул.

Еще Змей злился на Клюва, который принципиально отказывался иметь дело с огнестрельным оружием, предпочитая действовать тихо, без пальбы и иного шума (а заодно, как не без оснований подозревал Змей, и без статьи за незаконное хранение и ношение). Если бы не это чистоплюйство, клиента можно было шлепнуть еще там, во дворе. И, уж если этого не случилось, оставить здесь, в парке, следовало Хомяка, которому абсолютно все равно, где сидеть, и у которого просто не хватит ума на то, чтобы соскучиться. Но нет, Клюв решил иначе, и ясно, почему: чтобы Змей не донимал его жалобами на скуку и критикой избранной тактики, которая, с какой стороны ни глянь, ну, ни к черту не годится.