Иван Бодунов - Записки следователя

И вот однажды ночью, когда он уже крепко спал после утомительной и долгой вечерней прогулки, в дверь номера тихо постучали. Он проснулся сразу же. Вероятно, он только делал вид перед самим собой, что так спокоен и уверен в своей безопасности. Вероятно, на самом деле он все время ждал этой минуты, когда наконец случится страшное, о чем не хотелось думать. Он сразу вскочил, быстро надел брюки, носки и туфли, на цыпочках выбежал на балкон и посмотрел вниз. Два милиционера стояли на тротуаре. По ночам здесь не было поста. Он это заметил раньше. Он побежал к чемодану, так же тихо ступая на цыпочках, открыл его и достал наган. В дверь стучали все громче. Теперь он мог откликнуться.

— Да,— сказал он сонным голосом, как будто только что проснулся,— кто там, в чем дело?

— Гражданин Климов,— негромко сказали за дверью,— наверху лопнула труба, у вас начнет сейчас протекать потолок.

Климов торопливо надел пиджак и переложил деньги из чемодана в карманы. Он ни на что не надеялся. Он просто обманывал сам себя. Он понимал, что мышеловка захлопнулась. Он впервые понял, какая разница между тем, когда ты убиваешь, и тем, когда убивают тебя. Он знал, что смертной казни ему не избежать. Пять убийств— этого более чем достаточно.

В дверь опять постучали, более громко и более нервно.

— Гражданин Климов, открывайте скорее! — крикнули из коридора.

Климов, не отвечая, выстрелил в дверь. Это было глупо. Даже если пуля пробьет дверь, маловероятно, чтобы она попала в кого-нибудь. Он, собственно, выстрелил для того только, чтобы создать у себя самого ощущение, что он что-то делает, как-то обороняется. В сущности говоря, он выстрелил только для того, чтобы не думать, не потерять голову, не завизжать от ужаса, как ему хотелось. В нагане было только семь пуль, то есть теперь только шесть. В чемодане у него был хоть и маленький, но запас, однако перезаряжать наган не было времени. Могли ведь ворваться, как только он начнет перезаряжать. Ой, как он боялся расстрела! Почему-то, когда он стрелял в других, ему было совсем не страшно. Он выстрелил еще раз и еще три раза подряд. Конечно, неразумно было так тратить заряды, но, в конце концов, все, что бы он ни делал, все равно было бессмысленно. Не было никакой надежды, хотя бы самой маленькой. Он выстрелил еще раз. Теперь осталась одна, последняя пуля. Ночь была лунная, и даже при тусклом лунном свете были видны дырки в белой двери, которые пробил его наган. И почему-то снова вспомнил он бедного старичка литографа, и залатанные его локти, и его радостную улыбку, когда он рассказывал про секреты своего искусства, и почему-то теперь этот старичок уже не смешил его, ему уже не казалось, что он неудачник и доволен своею жизнью только потому, что

настоящей никогда и не видел. Ох, как он завидовал теперь этому старичку! Он поднес наган к виску. Он все-таки медлил. Ему очень хотелось жить. Никогда еще он не думал, как хотелось жить тем людям, в которых стрелял он. И вдруг он подумал, что осталась ему минута, может быть две, и вдруг понял, что жизнь уже прожита, прожита бездарно и глупо, что за полтора года дешевого пижонства, дешевого франтовства, наивного притворства, что за полтора года, бестолково и, в общем, безрадостно прожитых, он отдал и ум и талант, которые у него, наверно, были, вот честное же слово, были, а через минуту погибнут ни за что.

И была у него секунда, а это немалое время, если вся жизнь исчисляется несколькими минутами, была у него секунда, чтобы подумать о том, с чего же началась эта путаница, так изменившая все. Как же так случилось, что он, любимый ученик знаменитого литографа Тихонова, стал грабителем и убийцей, за которым охотятся, как за бешеной собакой, которому осталось жить считанные минуты. С чего же начался этот путь? С танцев? С франтовства? С любви к модным штанам и к острым носкам ботинок? Вздор. Тысячи людей танцуют в рабочих клубах, в ресторанах или на танцплощадках. Тысячи людей носят модные, иногда до уродливости модные штаны. Может быть, в том была причина, загнавшая его в чертову эту ловушку, что слушал он мудрые советы мастера с одной только мыслью: надо выучиться, потому что тогда будут больше платить.

Не было времени дальше думать, дверь затряслась. Снаружи на нее налегали плечом, мог не выдержать замок или дверь могла соскочить с петель.

Когда взломали дверь номера, на полу лежал мертвый Климов, застрелившийся потому, что бездарно растратил доставшееся ему от предков наследство — ум и талант.