Брижит Обер: Четыре сына доктора Марча. Железная роза

Мама все чаще несет какую–то чушь. Совсем отупела от своих таблеток. Папа вечно рассеянный. Как Старк. Ученый Старк. Мне нравится рассказывать о нас.

Нравится думать о нас. Нравится размышлять об одном из нас. Хорошо замаскировавшемся, улыбчивом. Вежливом. Убийце. Мне очень нравится говорить себе: убийца. Мама хочет, чтобы мы навестили тетушку Рут. Это довольно далеко отсюда. Может быть, в дороге я найду чем поразвлечься.

Дневник Джини

Сегодня утром, очень рано, они уехали. Обедать будут у своей тетушки.

Я поднялась к Старушке, заглянула в манто и увидела, что он собирается сделать все это во время поездки. Старушка, лежа в ванне, напевает.

Я прислушалась, чтобы удостовериться в том, что все в порядке. Никогда не знаешь наверняка, что может случиться. Бедная женщина… Совсем не похожа на матушку Фик. Вот уж та — дрянь распоследняя! Со всеми ее бабками, которые валялись где ни попадя. Сплошные бабки под самым моим носом… Я же все–таки не деревянная!

Надо было как–нибудь сорвать их поездку. Доктор придет сегодня поздно. Отправляется на вечер поэзии. Вечер поэзии! Впрочем, его дело. Мальчики позвонили и сказали, что вернутся только завтра, переночуют в пути, потому что льет как из ведра. Сейчас они, должно быть, где–то возле Демберри. И конечно, остановятся там, чтобы перекусить.

О Боже Всемогущий. Это невозможно, нужно же что–то сделать! Понапрасну я твержу себе, что это правда, — никак не могу поверить. Не может же это быть Джек, он такой славный. А толстый Кларк слишком груб, слишком прост. Хотя это еще ни о чем не говорит: Мишель была простодушна, но удавила же она своих трех малышей…

Одно можно сказать наверняка: он точно больной.

Само собой разумеется, он любезен и все такое прочее… само собой. Но глаза. Почему этого не видно, когда он на тебя смотрит? Я больше не осмеливаюсь смотреть мальчикам в глаза: боюсь, что этот помешанный по моему взгляду поймет, что я что–то знаю. Но все же. Все же голову, того и гляди, потеряю я. Подумать только: могла бы жить с каким–нибудь славным парнем, этаким милым котиком, за тысячи километров отсюда. Молодая, красивая — и с какой стати я теряю время в этом логове убийц? Даже шутить уже разучилась. Это действует мне на нервы. Не нужно больше думать об этом, вот и все.

Дневник убийцы

Ну вот. Прекрасно. Я сделал это.

Я хорошо помню все, с начала и до конца. Вчера вечером мы остановились в Демберри. Дождь лил как из ведра. Мы страшно устали. Опустили сиденья, чтобы поспать. Пошли ужинать. Там была девушка. Хорошенькая. Совсем одна. Совсем одна за столиком. Мы принялись подшучивать. Кларк пригласил ее присоединиться к нам. Девушка отказалась. Она мне очень нравилась. Она была привлекательна. Старк сказал, что дождь прекратился. Мы ушли. Легли спать. Вскоре все уснули. Один из нас тихонько встал. Совсем тихонько.

Я вошел в телефонную будку. Попросил соединить меня с аптекой–закусочной. Сквозь стекло я видел девушку.

Она ела булочку с горячей сосиской. Хозяин позвал ее. Я пригласил девушку выпить по стаканчику. Она спросила, где я. Я сказал. Она посмотрела через стекло и засмеялась. Дело было сделано.

Она расплатилась, вышла, я ждал ее на углу улицы. Снова пошел дождь. Очень сильный. Мы побежали. Укрылись в какой–то подворотне. Темной подворотне. Вечерами в маленьких городках спокойно. На улицах ни души.

Из кармана под курткой я достал отвертку, некоторое время мы ласкали друг друга, все тело у меня пошло мурашками. Она коснулась моего… коснулась мокрой от дождя рукой, я вонзил отвертку ей в живот по самую рукоять. Прижал ее рот к своему плечу, сквозь куртку ощутил ее зубы, все тело у нее напряглось; я крепко ее держал. Ее рука судорожно впилась в меня, это было приятно. Я испытал наслаждение в ее руке, а потом она умерла. Я отпустил ее.

Она упала. Я поднял воротник. Вытер отвертку о ее юбку. Ушел. Вернулся в машину. Один из них пробормотал: «Что случилось?» Я ответил ему: «Ходил пописать». Было темно, как в печи. Сегодня утром мы снова двинулись в путь, и вот мы дома.

Я просто сияю от радости.

Мне не терпится почитать газеты, чтобы узнать, как будет продвигаться расследование. Я не так глуп. Они ничего не найдут. Отвертку я выбросил. Я чист. Свеж. Ни дать ни взять — мальчик из церковного хора.

Мама, должно быть, что–то заподозрила. Посмотрела на меня и вздохнула. Бедная мама. Я люблю ее. Немножко.

Джини тоже странно выглядела. Наверное, была пьяна. Она сидела в тюрьме. Думает, что никто не подозревает об этом, но мне–то все известно. Я знаю о ней и еще кое–что. Однажды, когда она думала, что никого в доме нет (папа повез маму к кардиологу, а я был здесь, в маминой спальне, разглядывал ее платья), я слышал, как Джини разговаривала по телефону. Она говорила о том, что вынуждена скрываться. Что боится полиции. Упомянула какую–то мадам Фик, «набитую бабками сволочь». Своему собеседнику она велела ни в коем случае ей не писать и прочее. Полагаю, она перед тем подвыпила. Я пораскинул мозгами. Думаю, она воровка. Впрочем, я незаметно слежу за ней. Воров здесь не слишком жалуют.