Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром

Он приблизился, взял ее за руку, поднял с дивана, притянул к себе. Легко — словно она была невесомое перышко. Обнял, его руки сомкнулись за ее спиной, как стальное кольцо. Лекс хотела было оттолкнуть его, но… Так и не оттолкнула. Не смогла, не захотела даже попытаться. Его губы коснулись ее губ, волос, лба, висков, щек, полузакрытых глаз. Легкие касания — точно бабочка крылом задела… Его мокрые волосы пахли водой и почему-то железом и дымом… Пальцы Лекс запутались в этих мокрых кудрях словно, сами собой, а затем сплелись на его шее.

Лекс, сама не зная как (это было словно то самое первое и незабываемое наваждение — в лифте с Белогуровым), жадно приникла губами к его губам. Он не отталкивал ее, обнимал все крепче и крепче. И это было самое главное для Лекс — ее не отталкивали. От этого кружилась голова и сердце тревожно и сладко замирало в груди.

— Женька, что ты со мной делаешь? Зачем, пусти.., пусти же… Не так, это совсем не так делается… Дурачок, какой же ты еще дурачок… Дай мне руку, я покажу… Вот так, так хорошо…

Роль наставницы — новая и столь необычная — начинала ей уже нравиться. Он слушался ее во всем.

И в нем было столько силы, столько страсти, столько желания… Лекс начала его ласкать так, как некогда учил ее Белогуров: чтобы стало «в полный кайф». А он прижимался к ней все плотнее, уже сдирал с её плеч халат, развязывал его пояс, рвал его и потом, задыхаясь, точно ему воздуха не хватало, целовал ее шею, грудь.

О, это Создание не нужно было подстегивать и возбуждать, как Белогурова! Лекс чувствовала: тот, кто с ней был, — сам пламень, яркий и обжигающий. И от этого сладкая радость разгоралась в ее душе. Господи, как же хорошо, как же хорошо с ним, с этим, пусть немного чудным, странным, но таким сильным, таким нежным, таким жадным к ее телу, ее губам, ее коже, таким неистовым Созданием! Он не отталкивал ее — он хотел ее, жаждал и ждал словно милости или великого подарка. И это сейчас действительно было самое главное, самое необходимое для Лекс. Ведь любовь — это не только бесплодная и пустая болтовня, не только рассуждения о том, что якобы не знает убыли и тлена, не только красивые литературные цитаты, не только церемонная вежливость, скучные холодные нотации о верности, Долге, милосердии и взаимопонимании, не только деньги, подарки, фирменные тряпки, купленные в дорогих магазинах, не букеты роз и не билеты на вожделенные «Роллинг Стоунз», а этот вот огонь, обжигающий; сладкий и властный. Притягивающий к себе магнитом — не оторваться от губ в поцелуе, не разомкнуть сплетенных в объятии рук, не отлепить жадную плоть от плоти, которая уже сама по себе без всяких там нудных объяснений и слов есть высшее счастье.

— Женечка.., милый мой.., мальчик мой.., что же это с нами происходит? Что теперь с нами будет, а?

Он целовал ее в губы. Так целовал ее только Белогуров в ту самую первую их ночь в поезде Питер — Москва, Его глаза были у самых ее глаз — близко-близко. Внимательные, блестящие. — Больше не смей из-за него рыдать. Никогда. Не смей! Он — слизняк. Они все здесь слизняки. — Он сказал это таким тоном, какого Лекс ни разу от него не слышала. — И это я его, слизняка, кастрирую, если он еще хоть раз коснется тебя.

— Ты.., ты о чем? — Она плохо понимала его. Зачем он вообще что-то говорит? К чему сейчас слова, когда она чувствует его всем телом, каждой клеточкой наслаждается его огнем,

— Здесь нет мужчин. Кроме меня — нет. В этом доме одни слизняки. — Он легко приподнял ее, чтобы ей было удобнее на его бедрах. — И ты моя женщина.

Лекс вскрикнула — он причинил ей боль. Но это была блаженная боль. Она готова была терпеть. Она уже все готова была терпеть от него, лишь бы эта пытка наслаждением длилась бесконечно.

— Ты куда меня тащишь, Женька? Женечка, пусти, пусти, дурачок… Я сама пойду. В спальню? Ты хочешь заняться этим в спальне? А ты его не боишься? А если он вернется, а мы с тобой…

Он молча повалил ее на кровать. Заткнул поцелуями смеющийся рот. И она уже ничего не говорила, не возражала, уже не могла смеяться от счастья, не могла называть его «мальчик мой», «дурачок». Все эти «не так», «не надо», «отпусти» умерли одно за другим на ее губах, смятых и искусанных его поцелуями. Лекс не могла уже играть роль той «опытной наставницы», которая пришлась ей так по вкусу в начале.

Она вообще уже ничего не могла диктовать ему, этому Созданию, ни ритма движений, ни чередования поз, ни своих желаний. Остались лишь его желания — неистовые и жадные. Его бьющая через край сила молодого животного, сорвавшегося наконец с цепи, к которой он так долго был прикован. Осталась лишь его власть над ней, абсолютная и безграничная. А ей оставалось лишь покориться его воле, его желаниям, замирая и вскрикивая от наслаждения. Но..