Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Угроза конца ощущается им сейчас реальнее, чем прежде. Он отдает отчет в ряде своих действий: побег из больницы, убийство, знает, что его ищут. Ну и пытается обезопасить себя, избрав средства защиты.

— Но это ведь вполне разумные действия. А его признали невменяемым.

— Он не бессмысленное животное, Саша, — тихо сказала Наталья Алексеевна. — Он человек, который страдает, которому страшно. Я же говорила тебе, они — люди, только другие. Вот что я пытаюсь тебе объяснить. Их надо попытаться понять. Пусть не сразу получится, но надо. Пустовалову необходим контакт. Но парадокс весь в том, что этот нужный ему контакт представляется ему неким апокалиптическим актом: СМЕРТЬ сидит на его плечах. Он чувствует ее. Это надо представить себе.

— Да боже избави, — Сидоров хлопнул ладонью по колену. — А почему он караулит жертвы именно у дороги?

— Я не думаю, что он целенаправленно караулит жертвы. Это может быть простое совпадение. Случай.

— Дважды? Так не бывает. Если это он, то… — Сидоров покосился на Кравченко. — Ну, скажем, шабашник мог ему действительно попасться под горячую руку. Пьяный ведь был, ну и не понравилась ему физия. А вот вторая жертва…

— А кем была вторая жертва? — спросила врач.

— Так, дачник один. Ну ладно, тут пока все мутно как-то… Так ты говоришь, сначала мог быть просто случай…

Ну а искать-то нам его где, а? Что на этот раз посоветуешь?

— Свобода для таких, как Пустовалов, значит почти все. Я ознакомилась с курсом лечения, которое назначалось ему в том учреждении, где его прежде содержали. Введение больших доз инсулина — именно этим препаратом воспользовались — спровоцировало у него ряд судорожных припадков. Пустовалов, не испытывавший прежде подобных симптомов, еще более укрепился в мысли, что, цитирую: «его гробят врачи». По сравнению с перспективой снова оказаться в месте, где его «гробят», то есть ускоряют и без того близкий конец, жизнь, полная дискомфорта, лишений, голода и холода, для него гораздо предпочтительнее. Я думаю, он даже не замечает сейчас всего этого. Больные в реактивном состоянии вообще малочувствительны к подобным вещам. Вы, наверное, читали о юродивых, живших в старину при храмах, — обратилась Наталья Алексеевна к Кравченко. — Они сидели голыми в лютый мороз на паперти, питались сухой коркой. Нечто подобное — и наш случай. Пустовалов может жить где угодно: в заброшенном сарае, в стоге сена, в лесу. Для него в этом нет проблемы.

— Как для Маугли, — процедил Сидоров.

— Лишения таких не пугают, — повторила она. — Они даже и не сознают, что лишены чего-либо. Главное при них — их свобода. И больше всего они хотят, чтобы их оставили в покое.

— Ну да, и бросаются на первого встречного. Ладно, Наталья Алексеевна, спасибо за лекцию. Кое-что мы поняли, кое-что потом поймем. Оцепить весь район и выставить на каждом углу, у каждого дерева в лесу по милиционеру я все равно не смогу: нет у нас таких возможностей. — Опер поднялся, давая понять Кравченко, что время истекло. — Так что будем исходить из наших скромных возможностей. Материалы пусть пока у тебя побудут.

Я потом заберу.

— Был рад познакомиться, спасибо. — Кравченко, уже теснимый к дверям, спешил откланяться.

У «Хонды» он распрощался и с Сидоровым. Тот явно намеревался немножко подзадержаться в «Гнезде» уже без «товарища по службе».

— Когда я смогу ознакомиться с медэкспертизой? — нагло осведомился Кравченко на прощание.

— Когда? — Сидоров смотрел на паренька в ватнике (тот по-прежнему неутомимо взмахивал своей дворницкой метлой). — Может, и завтра. Звякни мне с утра, часиков этак в десять, после оперативки. Телефон мой ты знаешь, кажется. Мне анатом наш сегодня звонил. Кое-что там действительно есть. Любопытное. И даже весьма.

Кравченко тут же подумал о реплике Алисы Новлянской в адрес Шилова за тем памятным завтраком. Однако то, что ему предстояло узнать и увидеть на самом деле, было… Эх, если бы он только догадывался в тот миг, насколько увиденное в морге повлияет впоследствии на весь ход этого странного и трагического происшествия, он бы непременно… Но дельные мысли приходят к нам с досадным опозданием. И даже самые мудрые, самые проницательные и осторожные из нас от этого терпят удары судьбы.

— Я позвоню, — пообещал Кравченко бодро. — За мной не заржавеет.

— Баш на баш, — напомнил опер. — Первое, что я хочу услышать от тебя завтра при встрече, это как именно домочадцы Зверевой реагируют на смерть ее мужа. Меня интересуют все без исключения. Так что учти. — Он круто повернулся и зашагал к своим колоннам с «бельведером».