Татьяна Степанова - Темный инстинкт

Когда же уехали и врачи, дом над озером снова погрузился в прежнюю тишину. Изредка ее нарушал какой-то звук — чьи-то шаги, вздох, — кто-то переходил в другую комнату, открывал дверь на террасу, поднимался наверх по лестнице — но голосов не было слышно.

В половине третьего Александра Порфирьевна молча нагрузила едой столик-тележку и повезла его в спальню Зверевой. Но та от обеда отказалась, просила только принести ей чаю и снотворное. Остальные обедали в гробовой тишине — кусок ни у кого в горло не лез. Место Шипова-младшего оставалось пустым: Егор так и не покинул своей комнаты.

Без четверти четыре позвонил помощник прокурора.

Он разговаривал со Зверевым: всех (и даже Марину Ивановну!) на следующее утро вызывали к десяти часам в городскую прокуратуру.

"Вот оно каково, оказывается, находиться в одном доме с убийцей, — печально размышлял Мещерский. — Это даже и не жутко, а.., нет, все равно, конечно, жутко, но очень уж утомительно. Прямо всю душу выматывает.

Люди пытаются оставаться людьми и вести себя по-человечески, а не по-дикарски. А это у них уже почти не получается. Отсюда и это ледяное безмолвие: они не знают, как себя теперь вести, им не о чем стало разговаривать, кроме как о том, кто из них убил. А об этом они говорить не хотят. Это тоже, наверное, своеобразная защитная реакция: они слишком напуганы, а кто-то из них…"

— Зачем же нас в прокуратуру вызывают? Как вы считаете, Сергей, у них что-нибудь уже есть? Какие-нибудь новости?

Мещерский поднял голову. Напротив него на диван у окна (дело происходило в музыкальном зале) уселся Корсаков. Выглядел он из рук вон плохо: утренняя безобразная сцена, видимо, окончательно его доконала.

— Нас снова будут допрашивать. Затем сопоставят наши показания. Затем сделают выводы, Дима. А уж какие это будут выводы…

— Все происходит как-то через задницу! — Корсаков скривил губы. — И до каких же пор они будут нас тут держать?

— До тех пор, пока им не вообразится, что они знают, кто убил. — Мещерский скользнул взглядом по фигуре джазмена. — Впрочем.., можно уехать отсюда прямо сейчас. Но будут неприятности. Это уж точно. Знаете, это как на охоте: гонят того, кто удирает.

— Но вас-то это, кажется, не касается.

— Второе убийство коснулось всех.

— Черт знает что такое, — Корсаков смотрел на пластырь на своей ладони. — Я уже все варианты перебрал того, что у нас тут может твориться, — и ни один не подходит. И они еще не верили в судьбу!

— Кто не верил?

— Майя Тихоновна, Лиска, Григорий Иваныч. Знаете, Сережа, мне все кажется, что это словно огромный катокасфальтоукладчик на нас движется. Размазывает нас как кашу по асфальту. Судьба. Рок. Но это же так ужасно! А где же бог тогда? Почему он все позволяет? Ну ладно, с богом — сложно. Но где же человек, а? Где человек во всем этом хаосе? Где его воля?

— Убийство, мне кажется, как раз самый волевой из всех волевых актов, — ответил Мещерский. — Тот, кто убивает, прекрасно осознает и то, что он делает, и зачем, если он не психически больной. И может быть, иногда действует вполне осознанно наперекор судьбе.

— Как это?

— А так. Судьбой Андрею Шипову, быть может, была уготована долгая счастливая жизнь, слава, успех, а что он получил благодаря чьей-то злой воле, чьему-то холодному расчету? Вы, Дима, наверное, возразите: но в то же самое время судьба убийцы — нести людям смерть. Это у него на роду написано. И он своей судьбой и распорядился. А все вместе составляет, быть может, какую-нибудь общую мировую судьбу, вселенский Фатум, сотканный из таких вот противоречий, но вместе с тем и единый. — Мещерский усмехнулся. — Может быть. Я не спорю. Но мне как-то все это надоело. Устал я — вот что, наверное. Единственное желание, которое у меня еще осталось, — это самое пошлейшее любопытство. Я хочу знать — и все. Точка. А уж что это — зло или там добро, судьба или рок, — мне как-то глубоко на все это чихать стало.

— Вы хотите знать, кто их убил? — Корсаков смотрел на него тоже устало, ему, видимо, тоже не хотелось пускаться в обсуждение этих смутных тем. — Кажется, сегодня нам всем уже дали понять, кто. — Он помолчал. — Если они все тут на него навалятся, я Егору не позавидую.

— А вы? Вы, значит, в этом участия не примете?

— Лично я сваливать бездоказательно вину ни на кого не собираюсь. Я все-таки не совсем еще тут скурвился. У вас сигаретки нет? Жаль. — Он тяжко вздохнул, поднялся. — Пойти у тети Шуры стрельнуть, что ли? Да, плохо стало в доме — в этом одном Князь Таврический наш, как никто, прав. Так и тянет бежать отсюда.